Подари мне ночь - Мелани Милберн

— У меня нет бабушки…

«Есть», — подумал про себя Себастьян. Как-то его мать отреагирует на эту новость? Нет, она нисколько не будет возражать против внука, но вот как она воспримет, что мать ее внука — Кэсси Кириакис?..

Он выпрямился:

— Стефанос проводит вас до дома, чтобы ты могла взять самое необходимое. Но ты не должна никому говорить, куда едешь.

— Я должна сказать Ангелике хоть что-нибудь, — возразила Кэсси. — Она будет тревожиться.

Глаза Себастьяна сверлили ее как два лазера.

— Она… знает?

— Нет. — Кэсси сглотнула. — Не знает.

— Кто еще может об этом знать? В детском доме?

Кэсси на миг прикусила губу:

— Все знают, что он мой сын, но не знают, кто его отец. Клянусь!

Но Себастьян сомневался, может ли верить Кэсси хотя бы в этом…

Кэсси мерила шагами кабинет, в котором Стефанос оставил ее дожидаться Себастьяна. Сэм спал. Малыш так вымотался за день, что у него даже не было сил возражать, когда немолодая и очень опытная няня Элени сказала ему, что она побудет с ним, так как у его мамы есть кое-какие дела.

Нервы Кэсси были натянуты до предела. Она не находила себе места от волнения и страха, и даже роскошно обставленный кабинет представлялся ей тюрьмой.

Дверь неожиданно распахнулась. Долго копившееся и сдерживаемое напряжение сразу дало трещину в ее самоконтроле, и Кэсси сердито спросила, как только Себастьян закрыл за собой дверь:

— Чего ты хотел добиться, заперев меня в кабинете? Спасибо, но тюрьмой я уже сыта по горло.

Она надеялась, что гнев станет в их неприятном разговоре ее союзником, но, увидев плескавшуюся в глазах Себастьяна ярость, поняла, что он сердит не меньше. Он не утратил самообладания, но Кэсси видела, с каким трудом ему удается себя сдерживать — его тело было напряжено, руки сжаты в кулаки.

— Жестокая, лживая маленькая тварь! — сквозь зубы бросил он.

Кэсси отступила на шаг. Себастьян подошел ближе, и ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы не отпрянуть от него.

— Лживая сучка! — грубо продолжал Себастьян. — Я даже не думал, что ты можешь пасть так низко и использовать ребенка в своих корыстных целях!

Кэсси оторопела, не понимая, в чем обвиняет ее Себастьян.

— Для тебя это все было игрой, так? — потребовал он ответа.

Она закрыла глаза, чтобы не видеть сверкавшей в его глазах холодной ярости.

— Посмотри на меня! — взорвался Себастьян.

Кэсси вздрогнула и открыла глаза. Ее затрясло, и она не могла совладать со своей дрожью.

— Все не так… — начала было она.

— Тогда как? — оборвал ее Себастьян и скривил губы. — «Эту картинку нарисовал для тебя мальчик из детского дома», — подражая ее голосу, напомнил он. — Да за одну только эту ложь я готов вытрясти из тебя всю душу!

Кэсси не знала, что кусает губы, пока не почувствовала во рту вкус крови.

— Ты раз за разом лгала мне, глядя в лицо! Как только у тебя хватило наглости прикрывать свои тылы нашим сыном?

— Я… — Кэсси задохнулась. — Я сожалею…

Черные глаза Себастьяна сузились до узких лезвий.

— Она сожалеет! — Он резко выдохнул. — И ты думаешь, это все? Эти слова оправдают все, что ты сделала? Пять лет назад у меня родился сын, а ты не сказала ни слова! — Себастьян с силой провел по волосам. — Ну ты и штучка, Кассандра Кириакис!

Кэсси вдруг вскинула голову:

— Я пыталась тебе об этом рассказать. В письме. Ты на него не ответил.

Себастьян несколько секунд смотрел на нее. Ярость в его глазах несколько поутихла.

— Письмо? Какое письмо?

Кэсси с трудом сглотнула:

— Я написала тебе письмо сразу, как только узнала, что беременна. Когда ты на него не ответил, я решила, что тебе неинтересно то, о чем я хотела тебе сообщить. И больше не стала тебе писать. В любом случае я не могла написать прямо, что ношу твоего ребенка, так как все письма проверялись.

Себастьян смерил ее взглядом:

— Ты в любом случае дождалась бы того момента, когда эта новость принесла бы для тебя максимальную выгоду, я прав, Кэсси? Осталось всего несколько недель до коронации, и, без сомнения, подобная новость за несколько дней до этого события оказала бы эффект разорвавшейся бомбы.

— Я вообще не собиралась об этом говорить! — возмущенно произнесла Кэсси. — Мы с Сэмом уедем с острова сразу, как только закончится мой срок. Я… я уже заказала билеты.

Воцарилась зловещая, давящая на уши тишина.

— Вот как? — наконец спросил Себастьян. — То есть если я правильно тебя понял, если бы это не выяснилось случайно, то ты так бы и уехала с острова с моим сыном, не сообщив мне об этом?

Кэсси поежилась:

— Я думала, так будет лучше. Ты скоро должен стать королем. Я решила, что ты совершенно не обрадуешься, узнав, что у тебя есть дитя любви.

У Себастьяна глаза полезли на лоб.

— Дитя любви?! — переспросил он, явно позабавленный. — А разве между нами была любовь, Кэсси?

— Я любила тебя, — с достоинством произнесла она, добавив про себя: «И люблю».

Резкий, отрывистый смех Себастьяна отразился от стен кабинета — он звучал зловеще.

— Теперь я припоминаю, — кивнул он с кривой усмешкой. — Ты любила меня и поэтому спала с другими мужчинами?

— Все было не так. — Ее голос прозвучал едва слышно. — Не было никаких других мужчин.

Себастьян подошел так близко, что Кэсси видела в его глазах черные крапинки. И вспыхнувшую в них ненависть.

— Ты когда-нибудь перестанешь лгать? — процедил он. — Как я могу верить тебе после того, что ты мне уже наговорила?

Кэсси похолодела от отчаяния:

— Я сказала так, потому что была уверена — эта ложь положит конец нашим отношениям. Я боялась, что… — Она умолкла.

— Боялась чего?

— Того, что между нами было. — Кэсси опустила глаза, не в силах выдерживать его взгляд.

— Надеюсь, ты не очень удивишься, если я скажу, что не верю ни единому твоему слову. — Себастьян покачал головой. — Ты в самом деле лгунья, как и говорил твой отец. Я был дурак, что верил тебе. У тебя напрочь отсутствует понятие, что значит «плохо» и «хорошо». Ты просто лгунья.

— Да, да, верь ему больше! — не сдержалась Кэсси. — Ты ведь не жил с ним под одной крышей!

Что-то мелькнуло в глазах Себастьяна, но затем это выражение сменилось явным презрением:

— Теперь ты можешь говорить все что хочешь, так как он не может тебе возразить. Поэтому я буду продолжать считать, что именно твой отец говорил правду, а не ты.