Сибирский кавалер - Борис Климычев

И увидела впереди Евфимия большую залу с закопченным потолком и каменным полом. И было там много людей, они сидели на каменных лавках. Среди них Евфимия заметила и многих мужчин. Это её смутило.

Монастырь еще при первом знакомстве поразил её своей обширностью. Каменные подвалы, древние подземные переходы, много закутков, келий, ниш в стенах. К древним монастырским стенам выходили каретники и сараи дворцовых усадеб. В монастыре служили дворниками и истопниками дворцовые крестьяне. Днем на монастырском дворе работали и косари, и кузнецы, и пильщики дров, и каменщики, и плотники. Но с заходом солнца они все удалялись, с монашками им говорить было запрещено, разве только по делу. Но здесь люди собрались молиться? Что же это такое? Не губит ли она душу свою?

Евфимия увидела овальный чан с темной водой, подымавшийся посреди залы из ямы. По краю чана были расставлены зажженные свечи. И тихий голос прозвучал:

— Восстаньте!

И все, кто был в зале, собрались вокруг чана. И пошел из него голубой пар, запахло пряной травой, замелькали зеркальца по стенам, и кто-то невидимый затянул песню:

Лутуна атану, полуна полану,

Понеми, понема, анама-даси,

Полуна помара, рудара, рудара

Дулана ротара, лузина, лузи..

И огромный барабан где-то у потолка грохнул, и из чана, из пара вынырнула женщина в маске с прорезями для глаз. На ней ничего не было, только длинные черные волосы спускались до колен.

— Кто это? — спросила пораженная Евфимия.

— Мать сыра земля это! — шепнула Акилина. — Сейчас она будет одарять всех плодами своими, и надо есть.

Пение звучало из темноты, от стен, куда не доставал свет свечей. А мать сыра земля протягивала всем поднос, на котором лежали грибы, ягоды и коренья, каждый присутствующий должен был съесть пару ягод, один гриб и один корешок.

Съела ритуальный корешок и Евфимия. Ей стало легко и свободно, как от хорошего вина, к которому её успел приучить Пьер Жевахов, виденья прошлой жизни замелькали перед ней. А невидимый барабан ударил еще раз, и в центре чана не было уже матери сырой земли, а стояла там монашка Досифея, и глаза её сияли сильнее обычного.

Досифея обводила глазами собравшихся людей, и сердце её наполнялось гордостью. Она объединила их и дала им радость. Все больше их приходит сюда с каждым разом. Её учение правильное. Рожденный от старейшей монахини ребенок. Кто его мог вскормить здесь, в монастыре, если мать через два месяца умерла? И Досифее стало ясно, что это Бог послал ребенка-Христа, чтобы напомнить людям о себе.

И теперь Досифея подняла перед всеми на медном подносе маленькое существо. Ребенок был опоен дурманом, он недвижно лежал на золотом вышитой подушечке.

— Вы слышали, что Евпраксия родила? — звучно спросила Досифея. Знаю, слышали не все. Но вы все знаете, что её уже отпели и похоронили. Почти столетняя родила. Разве сие не чудо божие? Чудо! И вот её ребенок, чудом рожденный, ребенок сей — есть маленький Христосик. Он не рожден, чтобы жить, он рожден, чтобы людям было причастие. Вас попы причащают телом Христовым. Но разве то, что они дают — это и есть тело Христово? Обман! Вот настоящее тело Христово, мы причастимся, и удостоимся святой благодати и бессмертия. Все ли готовы причаститься и сохранить тайну нашего причастия?

— Все! — прошелестело в ответ как вздох.

— За разглашение тайны нашего причастия — смерть! Согласны?

— Истинно так! — прозвучало в ответ.

И опять где-то вверху громыхнул барабан. В руке Досифеи сверкнуло трехязычковое копийцо, по её просьбе его сковал неделю назад находившийся ныне в этой же зале коваль. Досифея ударила копийцом ребеночка в затылок, и тотчас ей подали медную чашу, в которую она слила кровь.

— Подходите, причащайтесь помалу! Каждый должен хоть губы омочить!

Подходили, причащались все до единого. И не дико было, а благостно.

А Досифея передала блюдо с умерщвленным ребеночком двум монахиням и сказала:

— Сейчас они тело Христово расщепят и запекут с тестом для дальнейшего причастия. А вы все разбирайте пруты и плети. Помолимся, попросим у Господа, чтобы Христос вошел в нас и сделал нам жизнь благую. Скинем одежды и станем как были рождены!

С этими словами Досифея первая скинула с себя платье и рубаху, и все, при свете догорающих свечей, увидели перед собой прекрасного юношу! Евфимия уже ничему не удивлялась, после долгой скучной жизни она попала в мир, где все было наоборот и все было удивительно. Глядя на обнаженного Федьку-Досифею, Палашка-Евфимия ощутила отчаянное желание.

Она слышала, как поют: «Боже наш, выйди на нас!» Дым над чашей поднимался, дурманил, а затем из кипящей красной воды крест воссиял. Все пали ниц, и находились так, пока туман не начал медленно рассеиваться. Тогда восстали, стеная, обнимались, ликовали. Приобщение к великой тайне! Кровь богомладенца Христа! И на сердце стало так благостно, как будто ангел взошел, и взыграли воды в Силоамской купели в Иерусалиме. Все запели и закружились по зале, хлеща себя плетьми и прутьями, все запели вслед за Досифеей:

Хлыщу, хлыщу, Христа ищу,

Сниди к нам, Христос,

С седьмого небеси.

Походи с нами, Христос,

Во святом во кругу,

Сокати со небес.

Сударь, Дух Святой!

И вот уж кто-то истерически завопил:

— Катит! Катит!

— Полуна помара!

Еще ударил барабан. И мужчины стали хватать женщин, валить их на каменный пол, где придется, Евфимия взвизгнула и рванулась к Досифее, к юноше великому и ангелоподобному.

Содрогания тел вокруг заставляли Евфимию бесноваться. И Федька вспомнил, что не раз встречал эту красивую послушницу в переходах монастыря. Да не замечал как-то. А в ней таилась удивительная сила, и Федька пытался эту силу укротить, да не получилось, чем сильнее укрощал, тем больше она бушевала.

— Ты мой волшебный Христос! — шепнула Евфимия Федьке, когда уже совершенно изнемогла в его объятиях. Федька и сам обессилел. Они дольше всех соединялись, потому Досифея поспешила встать и огласить:

— Стряпухи принесли тело Христово! Причастимся и подкрепимся, братья и сестры!

Все собрались возле блюда с хлебами, отщипывали, жевали. Потом Досифея всех их кропила кроваво-красной водой из чана. И пела непонятные молитвы. И опять ударял барабан, и опять все совокуплялись. Иногда пары менялись, но Палашка Федьку не хотела отдавать никому. Во время одной из передышек она спросила Федьку:

— А точно ли истинная это вера, ведь в Евангелии об этом не сказано?

Он высокомерно ответил:

— Что тебе — Евангелие? Я всем вам сам есть живой Евангель! Смотри! — Федька взял с полки у стены Евангелие, принялся вырывать из него листы, жевать и проглатывать их. — Видишь? За неделю всё съем! Будете молиться моему животу! У меня в нем отныне будет всё Евангелие!