Меч Константина - Деян Стоилькович

– А что с ним сейчас?

– Немцы держат его в Нишкой Бане под домашним арестом. Он практически не покидает свою виллу «Зоне».

Крсман продолжил говорить о политике и войне, и это постепенно привело его к разговору о том, что больше всего ему хотелось узнать.

– Они победят, Неманя, – произнес он подавленным голосом, в котором отчетливо слышалось страдание. – Коммунисты… Полуграмотные ученики и подмастерья станут заправлять этой несчастной страной. Как пройдоха овладевает падшей женщиной… Знаете, как будет выглядеть страна, когда эти скоты дорвутся до власти? То же, что случилось в царской России. Во имя своей безумной мечты они уничтожили миллионы людей… Всего год или два отделяют Сербию от точно такой же судьбы. Людям вроде нас с вами остается только дожидаться, когда их повесят на первом же столбе.

– Людям? Вроде нас с вами?

– Мы сражаемся за короля, клянемся именем Христовым, и не пристало нам вступать с ними в союз, честно состязаться с ними, – сурово продолжал Крсман, не обратив ровным счетом никакого внимания на реплику Немани. – Мы не сможем, как они, окунуться в грязь и пить чужую кровь. Вера велит нам на брошенный камень отвечать протянутым хлебом, а их идеология на каждый акт сочувствия отвечает выстрелом в затылок. Мы даже в этом безумии стараемся оставаться людьми. В этом наше достоинство, Неманя, но это и есть наша самая большая слабость.

Крсман внезапно умолк, нервным движением отер пот со лба и, глядя на свои слегка вздрагивающие кулаки, продолжил:

– Наша вера в Бога, честь и принципы подвели нас к самому краю пропасти. И теперь из своих щелей повыползали такие, как Драинац, и клянут наших сербских матерей, называют нас реакционерами!

– Пожалуйста, успокойтесь!

– А как мне успокоиться? Вы, майор королевской армии, прекрасно знаете, что генерал Михаилович проигрывает войну с коммунистами, что союзники повернулись к нему спиной. Вы знаете про бомбардировки?

Неманя кивнул головой.

– Бомбы союзников падают на дома мирных жителей, они убивают сирот… Да, иной раз и немцам достается, но какое это имеет значение? Цель бомбардировок вовсе не германские силы, а гражданское население, голый и босый народ… Впервые они устроили это двадцатого октября прошлого года, среди бела дня, в среду. Погибло более двухсот пятидесяти человек, среди них много детей. Всех их мы похоронили в братской могиле.

Крсман прервался на минуту, чтобы допить пиво и заказать официанту очередные две кружки.

– Они опять ударили в конце марта этого года, среди бела дня. Убили около сотни человек, бомбы падали даже на городское кладбище. И, представьте себе, они не пощадили даже соборную церковь, одна из бомб угодила прямо в алтарь… А немецкие объекты были лишь слегка повреждены. В следующий раз бомбили в Великую субботу, потом на Пасху… И это – наши союзники, наши освободители!

– А вы знаете, что цели этих бомбардировок определяют Тито и его штаб?

– Да, я слышал от одного надежного человека, что именно коммунисты наводят бомбардировщики на цели. Я не хотел в это верить. Но вы только посмотрите, что они наделали в Лесковаце. Бомбили именно жилые кварталы. Понимаете? Никакие это не стратегические бомбардировки! Это коммунисты уничтожают своих классовых врагов. Будто нам здесь этих немцев не хватает…

– Этим утром я наблюдал за расстрелом. В самом центре Ниша… Разве перестали производить экзекуции в Бубне?

Крсман глубоко вздохнул, опять вытер орошенное потом лицо и нервно оглянулся, отыскивая взглядом официанта.

– Да, с тех пор как в помощь эсэсовцам прислали нового человека, который быстро… как бы это сказать… заработал репутацию настоящего убийцы.

– Это майор Канн?

– Да, именно он. Вы его знаете?

– Слышал о нем кое-что.

– Да, да… – завертел головой Крсман. – Он… Он – самый ненасытный кровопийца из всех, что побывали в Нише с начала этой несчастной войны. Он расстреливает, я бы сказал… не из практических соображений. Он делает это ради собственного удовольствия. Два-три раза в месяц.

– Какую должность он занимает в фельдкомендатуре?

– Никто этого не знает. Говорят, что он время от времени покидает город. Что-то там ищет. Его все время видят в компании с Марко Шмидтом, это археолог-фольксдойче. Как только этой зимой начались странные убийства, он еще ревностнее принялся арестовывать и расстреливать. Хотя, говорят, это совсем не входит в его обязанности.

– Что за убийства?

– Кто-то убивает немецких солдат. Причем очень жестоким образом. Чего только народ не рассказывает… Говорят, солдат находят с оторванными руками и ногами, а то и разорванными на мелкие куски. Говорят, что кто-то пьет их кровь…

– Кровь?

– Да. Но только все это пустой треп. Знаете, люди живут в постоянном страхе, вот и выдумывают черт знает что, стремятся все преувеличивать.

Неманя замолчал, углубившись в собственные мысли. Он помнил, какое задание ему поручено и что нужно для этого сделать. Он знал также, кого следует отыскать. Но только он никак не мог понять, почему это так необходимо. Почему его именно сейчас послали в Ниш? Почему именно сейчас стали происходить эти странные вещи? И наконец, почему Драгутин пишет письма именно ему, хотя он причинил горе очень многим людям, у которых ему следовало бы попросить прощения?

Отдавшись этому водовороту вопросов, Неманя невольно обронил вслух одно слово:

– Аненербе…

Крсман, допивавший неизвестно которую по счету кружку пива, удивленно поднял брови и спросил:

– Вы что-то сказали?

– Нет, нет, – замотал головой Неманя. – Просто я мысленно унесся в далекие края! Ничего серьезного. Не пора ли нам уходить?

– Конечно, господин Лукич!

Они встали. Крсман подозвал официанта и рассчитался с ним, после чего направился вслед за своим гостем.

Когда они выходили из сада при ресторане «Афины», Немане показалось, что кто-то опять спросил его:

– О чем ты сейчас думаешь?

Поднимаясь по массивной лестнице, покрытой красным ковром, Отто фон Фенн размышлял об утонченной красоте здания, где разместилось командование гарнизона. Снаружи оно напоминало гигантскую черепаху, огромный фасад был украшен колоннами в римском стиле, в то время как внутри, за толстыми стенами, царили германская практичность и экономия пространства. Было совершенно очевидно, что все это задумал и осуществил венский архитектор. Фон Фенну было приятно бывать в таком месте, резко контрастирующем с балканской захудалой провинцией, каковой был Ниш какой-нибудь десяток лет тому назад. Здание фельдкомендатуры высилось на правом берегу Нишавы, в непосредственной близости от старой турецкой крепости. Здесь отчетливо проступала шизофреническая сущность Балканского полуострова. Ниш был настоящим воплощением этой сущности. Над красными черепичными крышами возвышались колокольни соборной церкви и Свято-Никольского собора, а совсем рядом вздымались в небо минареты мечети Ислам-аги. Беленькие домики из самана и деревянных брусьев стояли рядышком со зданиями, выстроенными из солидных материалов в австро-венгерском стиле с приметами модерна. В Нише сошлись Азия и Европа, новое и старое, прошлое и будущее, святое и мирское, богатство и нищета, земля и камень, коммунисты и националисты, предатели и патриоты…