Маркус и девочки - Клаус Хагерюп

и оба побежали к входной двери.

Пришли Сигмунд с Муной и Эллен Кристина.

– Привет, Макакус, – сказал Сигмунд. – Добрый день, господин Симонсен. Нам стало скучно вдвоем, и мы зашли за Эллен Кристиной.

– Добрый день, господин Симонсен, – сказала Муна. – Нам стало скучно втроем, и мы зашли к тебе.

– Ко мне? – удивленно спросил Монс.

– Нет, пап, – ответил Маркус. – Муна имеет в виду меня.

– Но нам очень приятно познакомиться с вами, господин Симонсен, – вежливо выкрутилась Эллен Кристина.

– Почему вы все меня называете господин Симонсен? – спросил отец. – Меня вообще-то зовут Монсом.

– Хорошо, Монс, – сказал Сигмунд, – мы принесли китайской еды. Решили устроить небольшой праздник. Вы как, не против?

– Здорово! – Монс улыбнулся. – Заходите.

Девочки помогли отцу накрыть на стол, а Сигмунд в это время рассказал Маркусу, что Муна предложила организовать клуб.

– И что за клуб? – спросил Маркус, но попытался не показывать своей радости от их неожиданного визита.

– Клуб друзей обоего пола.

– А так бывает?

– Конечно бывает. Муна – моя девушка. У тебя девушки нет, а у Эллен Кристины нет парня, зато ты – мой лучший друг, а Эллен Кристина – лучшая подруга Муны. Если мы вчетвером не сможем дружить, так кто тогда может?

– Клуб?

– Да. Можем его назвать «Четыре добрых друга», например.

– А как насчет «Два друга и одна старая супружеская пара»? – спросил Маркус и, к величайшему своему удивлению, отметил, что настроение у него стало прекрасным.

– Все возможно, – улыбнулся Сигмунд.

В этот момент в комнату вошли Монс с девочками. Они принесли еду.

– Ну, пойду-ка я к себе, – проговорил Монс как-то неуверенно. – Желаю хорошо провести время.

Он медленно пересек комнату, а Эллен Кристина смотрела ему в спину.

– Это же был твой отец, Маркус! – сказала она, когда он вышел из гостиной.

Маркус кивнул:

– Да, я в курсе.

– Нет, я имею в виду, это он был похож на Энтони Хопкинса.

Глава десятая

Теперь их стало четверо. Сигмунд с Муной. Маркус и Эллен Кристина. Двое из них были парой, но дружили они вчетвером. Даже Сигмунд, который обычно не сдавался в спорах, безропотно согласился на название «клуба», предложенное девочками: «Четырехлистник». Они гуляли по воскресеньям, играли в теннис по четвергам и встречались на заседаниях клуба каждую пятницу в хижине на карьере, пока не стало так холодно, что пришлось переехать к Муне, у которой была самая большая комната.

Так прошла осень, и так прошла зима. Монс регулярно посещал отоларинголога Эллен Бюэ. Он всегда возвращался в хорошем настроении, но на следующий день оно резко портилось, потому что очередного визита надо было ждать очень долго. Муна и Сигмунд все еще ходили в обнимку, но целовались уже не так часто, и Маркус начал думать, не превратились ли они в обычных друзей. Члены клуба помогали друг другу с домашними заданиями, посылали записки на уроках и все перемены проводили вместе. Маркус оставил надежду найти себе девушку, но клуб добрых друзей обоих полов был неплохой заменой. Может, он все-таки не нимфоман? Жизнь стала не такой уж противной и, возможно, дальше оставалась бы такой же, если бы не случилось то, что произошло 14 апреля.

Вдруг в классе появилась она. За свободной партой, последней в ряду у стены. У нее были темные волнистые волосы. Она выглядела не толстой и не худой. Она говорила немного, но, когда говорила, голос ее звучал тихо, глубоко и немного рассеянно, как будто заключал в себе какую-то тайну. Она не красилась. Косметика только испортила бы само совершенство. Она прожила три года в Париже, но теперь переехала сюда. Один глаз у нее был карий, а второй – зеленый. Ее звали Александра, и Маркус подумал, что именно она отныне должна стать смыслом его жизни.

На следующий день после появления в классе Александры «Четырехлистник» заседал у Муны. Маркус и Сигмунд шли по дороге. Этот поход отнял довольно много времени, потому что Маркус все время останавливался и собирал на обочине мать-и-мачеху. Сигмунд пытался сделать вид, что ничего не замечает, но понимал, что с другом происходит что-то серьезное. Он никогда раньше не видел, чтобы Маркус рвал цветы. В конце концов он не выдержал и спросил:

– С чего это ты вдруг их собираешь, Макакус?

– Потому что они очень красивые, – рассеяно ответил Маркус и понюхал цветок.

– Вот как? – удивленно проговорил Сигмунд.

– Да. И еще они такие хрупкие какие-то. И скоро увянут.

– Увянут, – кивнул Сигмунд, который не совсем понимал, в чем, собственно, дело.

– Да, – пояснил Маркус, – сперва они в бутонах, потом распускаются во всю свою красу, а потом сразу же увядают.

Сигмунд посмотрел на него с беспокойством.

– Сейчас они сияют как золото, – все говорил Маркус, – но как только кончится весна, что останется от этих цветов?

– В самом деле, – медленно проговорил Сигмунд. – Я об этом как-то не задумывался.

Маркус улыбнулся:

– У кого есть время думать о цветах?

– У тебя, – ответил Сигмунд.

– Да уж, – горько заметил Маркус. – Я и сам в этом мире как цветок мать-и-мачехи.

Теперь Сигмунд начал всерьез волноваться.

– Макакус, – проговорил он.

– Да?

– Ты надо мной издеваешься?

Маркус покачал головой.

– Вовсе нет. И кто я, чтобы издеваться над лучшим другом?

– Ты говоришь, словно читаешь плохое стихотворение!

Маркус печально кивнул.

– Это уж точно, – грустно улыбнулся он. – Я даже и стихотворения написать хорошего не могу. Что же я собой представляю?

– Ты снова влюбился!

Маркус удивленно посмотрел на него:

– Как ты догадался?

– Ни один нормальный человек в нормальном состоянии не наболтает за раз столько белиберды.

– Я говорю только то, что думаю, – сказал Маркус.

– Не стоит этого делать, – возразил Сигмунд.

– Не стоит?

– Да. Если ты именно так думаешь, то не стоит.

Очевидно, Сигмунд был потрясен.

– Это худшее из всех возможных клише.

– Но ты должен по крайней мере признать, что букет мать-и-мачехи напоминает золотой венок, – спокойной сказал Маркус.

Сигмунд покачал головой:

– Все настолько плохо?

Маркус не отвечал.

– Александра… так?

Маркус не отвечал.

– Ее волосы?

Маркус не отвечал.

– Ее голос?

Маркус не отвечал.

– Ее глаза?

Маркус не отвечал. Его взгляд затуманился. Если бы Сигмунд знал Маркуса хуже, он подумал бы, что тот начал выпивать.

– Все-таки ее глаза, – сказал он.

– Всё вместе! – сипло проговорил Маркус. – «Всё – лишь одно, ты же – тысяча».

– Гюннар Хайберг, – кивнул Сигмунд.

– Нет, Александра!

– Ну да, понимаю. Забудь ее, Макакус.

– Ха!

– Ты же раньше тоже влюблялся.

– Ха! Ха!

– Ты знаешь, что это быстро проходит.

И тут Маркуса прорвало. Он бросил