Зима мести и печали - Александр Аде

– Математик.

Господи, твоя воля! Царевский Илья тронулся на интегралах – и эта туда же. Диковинные, однако, детишки у старых бандюганов, не иначе как сбои в генетике.

– Небось программистом собираетесь стать? Нынче они прилично загребают.

– Лично меня интересует теория чисел, – холодно заявляет она.

– Одобряю, – произношу с умным видом. – В цифрах действительно есть нечто магическое.

Смотрит на меня из-под нависшей на брови челки, как на полного придурка.

– Неужто вам, такой молодой и красивой, – подпускаю я леща, – не тошно заниматься этой заумью? Девушки вашего возраста на дискотеках оттягиваются, с мальчиками дружат.

– Только не надо считать меня занудой, – выпаливает со злостью. Уже хорошо, значит, способна на эмоции. – Я, к вашему сведению, люблю рок.

– Да не хмурьтесь вы, Кира, – мне кажется, что она отъезжает куда-то в электричке, а я стою на перроне и кричу ей вслед. – Послушайте, я, в общем-то, парень простой. И веселый. Вот, например, известен вам знаменитый путешественник Миклухо-Маклай? В совковую эпоху у меня лозунг родился: «Каждой Миклухе по Маклаю!» Тогда было время лозунгов…

Напрасные старания. Она вновь замыкается в коконе угловато-агрессивной робости. Здесь мне больше ловить нечего. Делаю ей ручкой и сматываюсь, напоследок перемигнувшись с секретаршей.

Из дома, отужинав, звоню Акулычу.

– Меня пасет зеленая «девятка». Не твои ребята, случаем?

– Ага, нужен ты нам, барбос, – басит мент, и по его домашнему голосу понимаю, что он в кругу семьи. Сидит, должно быть, за столом в рубахе, спортивных штанах и тапочках, переваривая жратву. – Слишком о себе возомнил. Ну, еще бы, самому Коту задницу подтираешь, началось головокружение от успехов. Номер тачки хоть заприметил?

– И даже запомнил. Записывай…

– Ага, жди, так прямо счас и побежал строчить. Насел ты на меня, холера. Не запряг, а уже… – в трубке раздается сопение: Акулыч полез за ручкой. – Давай, тряси язычком…

Записав номер, интересуется: «Чего еще тебе надобно, птаха?»

– Хватит с тебя и этого, чугунное гузно.

– Нет, люди, вы только поглядите на этого засранца! – грохочет Акулыч, скорее всего, призывая в свидетели домочадцев. – Я на него пашу, как проклятый, а он обзывается неприлично! Ну, погоди, сухофрукт, я уже сочинил для тебя прозвище – пальчики оближешь. При детишках не буду, но с глазу на глаз зафинтиклюню!

Он смачно гогочет, должно быть, что-то изображая в воздухе пальцами-сардельками, и тут же разражается квохчущим смехом его веселая семейка. После чего в мое прижатое к мобильнику ухо выстреливают частые, резвые и будто хохочущие гудки отбоя.

Лежу в темноте возле Гавроша и мозгую о разном – и вдруг, сообразив, тихонько выскальзываю из-под одеяла, набрасываю на плечи свитер, дую на кухню, набираю номер мобильника Принца и слышу недовольное:

– Половина одиннадцатого. Позже не мог позвонить?

– Твой брат какую музыку уважает?

– И ради этого дурацкого вопроса ты беспокоишь меня по ночам?.. Он фанат рока. Как все нынешние продвинутые юнцы.

– Тяжелого?

– Нет, этакого… что-то вроде: я думаю о тебе, а ты летаешь одна в созвездии Жирафа и мечтаешь выпить чашечку кофе. Ну и подобная дребедень.

– Вижу, ты не относишься к рокоманам?

– Предпочитаю старый добрый джаз.

– Тогда вопрос на засыпку. В каких отношениях Илья и дочурка Кота?

Пауза.

– Они знакомы, – неохотно цедит Принц. – Мало того, наметилось нечто вроде теплых отношений. Но отец велел Илье прекратить общение с дочерью Кота. И, насколько я в курсе, Кот, в свою очередь, запретил дочке встречаться с Ильей.

– Подчинились?

– А куда они денутся?

– Да вы, мужики, похоже, своими руками Ромео и Джульетту двадцать первого века слепили… Погоди, но ведь твоего отца нет в живых. Кто теперь запрещает ребятишкам встречаться?

– Девчонке – Кот, а Илье – я… Слушай, что-то в толк не возьму. Заказал отца Кот. В этом нет никаких сомнений. Черт подери, я вообще не понимаю, чего ты занимаешься всякой ерундой? Хватит возиться с этими сосунками, ищи компромат на Кота!

Его накаленный голос пропадает, а мне мерещится, что нагретый воздух маленькой кухоньки еще вибрирует от этой ледяной ярости. До чего «приятно» иметь дело с сильными мира сего! Лучше в крапиве вываляться голышом.

Однако, пацаны, на святой Руси, куда ни кинь – обязательно наткнешься на персонажей Уилла Шекспира. Где-то тоскует философ и горемыка Гамлет. Осатанев от ревности, душит свою законную белобрысый Отелло. Леди Макбет оттирает наманикюренные кровавые ручки чистым снежком. Бомжует, ночуя под теплотрассой, старый король Лир, раздаривший жилплощадь мерзавкам дочуркам. Вот и семейки Царя и Кота – не иначе как Монтекки и Капулетти местного разлива. Только чем это кончится?

* * *

Кира и Илья стоят на крыльце университета, щурясь от нестерпимого блеска зимнего дня.

– Сколько еще ждать? – нетерпеливо спрашивает Илья. – Давно пора действовать.

– Как? Подскажи, давай, я послушаю.

Поеживаясь от мороза, пронизывающего ее худенькое тело, облаченное в черный свитер и такого же цвета джинсы, Кира с усмешкой затягивается сигаретой.

Курить она начала в восьмом классе. Это успокаивало вечно взвинченные нервы и позволяло выглядеть в глазах сверстниц своей в доску. Она, дочь богача, росла диким закомплексованным полузверьком и мечтала стать женщиной-вамп, интеллектуальной и загадочной. Представляла себя в длинном, до пола, черном облегающем платье, затягивающейся сигаретой в золотом мундштуке.

Узнав, что дочь курит, Клавдия не слишком убивалась, она сама смолила с детства и не видела в этом ничего дурного. К тому же, несмотря на всю свою властность, она порой, не признаваясь в том самой себе, побаивалась Киру, в которой ощущалась неукротимая взрывная сила.

Пытаюсь завести неформальные отношения с охранниками Кота. Остальная обслуга подчинена хозяйке и держится особняком, а эти вроде свои ребята.

Коту по средствам держать батальон телохранителей, но он, скромняга, ограничился двумя, преданно-злобными, как псы, причем обоих подобрал на улице и пригрел. Ребята они отмороженные, и какие преступления у них за плечами, можно только догадываться.

Сначала общаюсь с тем, что отзывается на имя Степа, которое подходит ему, как барсуку бензопила. Есть люди разносторонние, это не о нем. Степа – равносторонний. Словно ненароком прикасаюсь к нему и ощущаю каменную твердость плоти. В глазках его, то вспыхивая, то потухая, горит огонечек, от которого становится не по себе.