Александр Солженицын. Портрет без ретуши - Томаш Ржезач

Германии Гитлера» и укрепили «советский тоталитаризм». При этом он даже забыл упомянуть о заслугах страны, в которой он родился, о своих соотечественниках, одолевших фашистское чудовище. А вместо этого стал приветствовать Великобританию и Соединенные Штаты как страны, победившие Гитлера.

…И все-таки кажется, что в 1943 году для Солженицына выгоднее быть исполнительным и верным офицером Красной Армии. В самом начале своей военной карьеры он отвечает не только за дорогостоящую технику, но и, главное, за жизнь специально обученных солдат.

К тому времени, когда пошел третий год войны, Солженицын, в отличие от своих товарищей, двух других ростовских «мушкетеров», все еще не успел понюхать пороху.

Кирилла Семеновича Симоняна профессия хирурга совершенно закономерно привела в медсанбат. Это была – особенно в первый период войны – жизнь далеко не спокойная и тем более не безопасная. Сам Кирилл Семенович поведал об этом: «Довольно часто случалось, что мы вынуждены были передвигать „медпункт“ поближе к передовой, а когда мы к ней приближались, то обнаруживали, что наши уже отступили, и мы наталкивались на немцев». И вот Кириллу Семеновичу иногда приходилось откладывать скальпель и брать в руки автомат, чтобы разить врага, вместо того чтобы оказывать медицинскую помощь раненым боевым товарищам.

С Солженицыным он в это время переписывается нерегулярно. Почти совсем ему не пишет. Кажется, что их связь практически прервалась с окончанием ростовского периода их жизни.

У Николая Виткевича в военные годы судьба сложилась не совсем обычно. В 1943 году, когда Солженицын еще чувствовал себя в привычной роли курсанта, Кока (Виткевич) уже был видавшим виды солдатом. Еще в 1941 году он «хлебал фронтовые щи». А это уже кое-что. Ведь тот, кто пережил драму сорок первого, принадлежат к особому солдатскому братству…

То, что Николай Виткевич окончил химический факультет Ростовского государственного университета, и определило его военную судьбу: он командовал полковыми химиками. В Великую Отечественную войну у этого рода войск была весьма своеобразная служба. Хотя фашисты и не осмеливались применять боевые химические вещества, все же считалось, что бдительность и готовность никогда не повредят. Поэтому Красная Армия в течение всей войны держала этот род войск наготове. Войсковые химики были, так сказать, безработными в своей сфере, но успешно помогали саперам, выполняли различные особые задания. Командиры держали их в качестве своеобразного резерва. Таким образом, к 1943 году и Николай Виткевич имел предостаточно возможностей узнать, что такое война.

К моменту прибытия Солженицына на фронт назревают события на Курской дуге. Меры безопасности, по словам Николая Виткевича, естественно, были необычайно строги. Друзья не могли прямо обменяться адресами. Но они оба отличались находчивостью. Кто может, например, запретить двум бывшим студентам университета и поклонникам литературы писать о книгах – да к тому же о книгах классика, весьма в стране почитаемого, – Ивана Сергеевича Тургенева?

Николай Виткевич рассказывает: «Полк, в котором я был командиром роты химической защиты, располагался в местах, которые описаны в тургеневских „Записках охотника“. И это позволило мне написать Сане, где же я, собственно, нахожусь. Я просто заметил, что нахожусь там, где жили герои такого-то рассказа Тургенева. И все. Так мы узнали, что удалены друг от друга не более чем на каких-нибудь сто пятьдесят километров».

А по русским меркам сто пятьдесят километров – это совсем рядом.

«Они встретились!» – излишне патетически воскликнет Наталия Алексеевна.

Это короткие встречи двух занятых командиров. Когда Виткевичу удается освободиться вечером, оба друга спорят целую ночь. Их судьба начинает свершаться. Еще не полностью, еще нет здесь непосредственного повода, но основы жизненной катастрофы Николая Виткевича и величайшей интриги Александра Исаевича Солженицына заложены.

Пока же все в порядке.

«Споры урегулированы», – напишет Солженицын Решетовской. В другой раз он назовет Виткевича «единственным человеком», с которым, несмотря на почти годовой перерыв в переписке (речь идет о перерыве между 1943 и 1944 годами), у него лишь незначительные расхождения во взглядах. А еще Солженицын напишет жене, что он и Виткевич как два поезда, идущие рядом, с одинаковой скоростью, так что на ходу можно пересесть из одного в другой.

Что интересует обоих друзей? Политика.

Одна из их встреч, важная для обоих, происходит вскоре после окончания Тегеранской конференции представителей СССР, США и Великобритании. Дипломатические выражения у всех на устах. А так как в ходу было «Заявление трех», то Солженицын, подражая «великим мира сего», в письме Решетовской пишет о «Заявлении двух».

Так какие же проблемы обсуждали друзья? Лишь осенью 1975 года я узнаю правду из уст Николая Виткевича…

В любой армии мира можно создать массу трудностей, если говорить лейтенантам, что они умнее генералов. Впрочем, им и не надо об этом говорить. Они сами до этого доходят. Командирские полномочия не позволяют большинству лейтенантов понять той простой истины, что лишь более высокая степень власти отличает их от рядовых солдат, но «сектор» обзора у них такой же, как и у подчиненных.

Этой детской болезни, так называемой «лейтенантской краснухи», не избежит и Николай Виткевич. Своим быстрым, острым умом, научными знаниями он склонен потягаться с самим Верховным главнокомандующим и маршалами. Он большой интеллектуал, человек с университетским образованием; он не просто офицерик, мечтающий о быстрой и легкой карьере, стремящийся больше приказывать, чем исполнять приказы. Кроме того, он относится к замкнутому солдатскому братству, возникшему из людей, которые сражались на передовой и пережили страшный сорок первый. Пережили отступление. Пережили окружение. Пережили колоссальные потери в людях; и каждый километр оставленной советской земли раздирал их душу стоном.

Он видел недоукомплектованность армейских частей личным составом и вооружением, недостатки в методах, тактике, оперативном искусстве и стратегии. Для него это не просто исторические категории, а его личные впечатления, подкрепленные жизненным опытом. Они врезались в память ужасающими картинами горящих деревень, погибших товарищей, брошенной техники и отступающих колонн, на которые пикируют немецкие «юнкерсы». И в армию победителей Николай принесет с собой горечь былых поражений.

«…С Солженицыным мы критиковали объективные трудности первого периода войны, – скажет мне Николай Виткевич. – Но прежде всего мы критиковали Сталина за ошибки, которые он допустил из-за своего личного произвола и ощущения абсолютной власти. Сегодня наши взгляды – хотя теперь уже, разумеется, о них можно писать – были бы, вероятно, смешными. Короче, нам не нравилось, что Сталину все можно и что зачастую он действовал по-дилетантски. Я всегда полагал, что то, о чем мы с Саней говорили, останется между нами. Никогда и никому я не говорил и не писал о наших разговорах. Я считал их более или менее академическими словопрениями».

Бедный Виткевич! Он даже не мог и