А мы с тобой, брат, из пехоты. "Из адов ад" - Артем Драбкин

Я считаю так. Командир роты — взвода — батальона образца 41–42-го годов больше трех атак не может быть живым. В три атаки я ходил на Карельском фронте и одну — на ДВФ. Максимально три, либо ранен, либо убит, а обычно — убит. Редко кому везло. Ведь командиры шли впереди цепи. Потом уже я себе снайпера и пулеметчика поставил. С августа по ноябрь сорок первого я потерял 12 взводных и трех ротных. Аннушка Семенова, санинструктор, погибла. Комиссар был дважды ранен. Я видел, как солдаты плакали перед атакой. Хотя лично у меня случаев трусости или перебежчиков не было.

— Как осуществлялась связь с ротами?

— Связь между ротами в атаке была голосом. В обороне на фланги тянули телефонную линию. Для связи с командованием у меня была батальонная радиостанция РБМ.

— Как Вы располагали батальон?

— Местность-то в Карелии закрытая, поэтому батальон занимал 500–700 метров. На флангах выставляли наблюдение, а основные силы располагались в месте ожидаемой атаки противника. То есть практически силы сосредотачивались на 300–400 метрах. В резерв выделялось отделение, иногда взвод. Пулеметы я распределял в зависимости от задачи: иногда я со всех отделений собирал пулеметы в одну группу, иногда по 3–6 пулеметов ставил на самых опасных участках. Вся надежда на них! Атаку как мы отражали? Сначала: «По пр-а-а-а-ативнику! За-алпом! Пли! За-алпом! Пли!» Ну, и пулеметы работали. Они залегали, конечно. Два-три залпа — и тут же сами в атаку. Бывало, в контратаку пойдешь — трупы-то лежат, и раненые тоже лежат. Боялись, что с автомата полоснет. Да, бывали такие случаи. Их, конечно, добивали. Но тех, кто просто лежал, перевязывали и уволакивали в глубину. В зависимости от наличия сил или захватывали территорию, или, если сил не было, как на Андроновой горе, или потом, под Медвежегорском, возвращались в свои окопы.

— Каким оружием располагал батальон?

— На вооружении батальона стояли только винтовки, пулеметы, гранаты Ф-1 и РГД. Были у меня ДП в каждом отделении, «максимы» и две счетверенные установки. Автоматов у меня не было. Финские автоматы таскать запрещалось, но в обороне мы их использовали. СВТ у нас не было. Артиллерии и минометов в штатной структуре батальона не было, но они мне придавались. «Сорокопятка» была эффективная. Это настоящая винтовка! Легкая, точная. Пробивная способность у нее была недостаточная, но против нас и танков не было. А по живой силе и огневой точке — очень эффективное оружие. Вот только мало их было.

— В чем Вы видите причины поражений на первом этапе войны?

— Необученность и незнание характера боя для младшего командного звена. Для старших — оперативного искусства. Слабая морально-психологическая подготовка рядового состава. Надо готовить людей преодолевать страх! Например, в атаке нельзя ложиться. Надо быстро выскочить из окопа. В траншее для этого либо делали ступеньки, либо держали специальные бревна. И шаг нужен быстрый — не в гости идешь. Быстро бежать надо! Сначала все «Ура!» кричат, а потом на мат переходят. В атаку когда идешь — нервная система очень напряжена. О смерти никто в этот момент не думает!

Вышли из боя. Комдив предал мне приказ убыть в Петрозаводск. Погрузил я свои три роты на открытые платформы, поставил роту зенитных счетверенных пулеметов и поехал. В Петрозаводске я поступил в распоряжение Гориленко, который командовал Петрозаводской группировкой. Это было 20–22 августа. Определили мне рубеж в 12 километрах от Петрозаводска с задачей создать первое кольцо обороны города. Пока там войск не было, я строил оборону. Подошли войска. Завязались бои. Два дня мы там оборонялись. На этом рубеже я не потерял убитыми ни одного человека. Поступил приказ отойти. Нас привезли в Медвежегорск. Вот там были тяжелейшие бои. Там меня ранило в колено. Нас заменили и перевели под Беломорск.

Дальше пошла война своим ходом. В ноябре 41-го года 26-я армия под командованием Сквирского получила пополнение из Архангельска и Мурманска для проведения наступления. Отогнали противника от Лоух до Кестинги и сделали заход с севера, чтобы выйти на реку Софьянга, а потом на Кусомо. Здесь мы оборонялись на левом фланге от дороги. В ноябре меня с моим войском убрали в Кемь. У меня была какая-то хворь. Подлечили. А 20 февраля 1942 года меня вызывает командующий Кемской оперативной группой Никишов, умнейший мужик:

— Я бы хотел с вами побеседовать. Вам пора переходить на другую должность. Меня просили отдать вас в разведотдел фронта.

Я не хотел. Сопротивлялся. Но он не стал слушать. Вышел в свой кабинет. Выходит и выносит мне маузер и документ.

— Ну орден Красного Знамени — это не моя инстанция, тебя командующий наградит, а я от лица Военного совета вручаю тебе, вояке, «маузер».

Повел он нас в кабинет обедать. Налили. Выпили. Я — вина, остальные — водки. Я водку не пил до октября 1945-го. Папа мне наказал: «Не пей — убьют! Будешь чего захватывать, запомни, не твое — ни золото, ни серебро, ни штаны, — убьют! Не бери чужого — убьют! Никаких баб, любви и женитьбы — убьют! Запомни, сынок, на фронте у нас этим занимались только дьяки и попы, жеребцы, как мы их звали при царе. Они блядовали, жрали и пили». 23 февраля я был в Беломорске, где меня познакомили со ставшим начальником штаба фронта Сквирским, командующим фронтом Фроловым и начальником разведотдела Куприяновым. Началась другая жизнь. Меня назначили помощником начальника 6-го агентурно-диверсионного отдела фронта Михаила Ильича Лапшина, опытного разведчика. Прослужил я в этой должности с февраля 1942-го по 20 августа 1943 года. Нам давал кадры Юрий Владимирович, а тогда просто Юра Андропов, в то время секретарь ЦК комсомола КФССР.

Мы готовили и засылали агентов и диверсантов. Мы их либо сами засылали, либо передавали в 1-й отдел. (Разведотдел фронта состоял из отделений: 1 — е отделение — агентурное; 2-е — общевойсковая разведка; 3-е — информационное; 4-е — связь с партизанами 6-е — диверсионное.) Структурно мы не подчинялись НКВД, но связь с ними держали. НКВД искал кадры. Этим делом занимался Андропов. Мы их готовили и засылали. Иногда в группе был агент, о существовании которого никто не знал, кроме командира группы. В нужный момент агент уходил из группы. При этом разыгрывалось так, чтобы все участники группы были уверены, что его либо уволокли, как языка, либо он сам перебежал на сторону противника. В августе 42-го года из специально отобранных людей мы создали 6-й гвардейский батальон минеров. О нем никто не знал. Он стоял отдельно, в 20 километрах от фронта в глухом лесу под Беломорском, в бывших концлагерях.

Были неудачи и удачи. Под городом Нурмис я выбрасывал агентуру. Прилетели в Кусомо, хотели выбросить, но там нас встретили недружелюбно — зенитный огонь, прожектора, истребители. Ушли на запасную цель под Нурмис. Возглавлял группу из девяти человек командир одного из «моих» орудий Мельников. Прекрасный боец, умнейший, храбрый. Произошла какая-то ошибка, и они высадились почти на окраине города, да к тому же, когда мы возвращались, начало светать, и я уже видел землю. Утром их обнаружили. Группа вынуждена была отступать на Нурмис. Где-то на окраине города, заняв оборону в бане, они все погибли. Так писала финская газета. Они еще писали, что кто-то эту группу предал. Я думаю — это брехня, у нас предателей не было. (Из диверсионных групп я знаю только один случай, когда в 44-м году перебежал к противнику некий Куликов.)