Десять загадок наполеоновского сфинкса - Сергей Нечаев

Так называемое «Дело адмирала Вильнёва» только начиналось.

Исходя из того, что дверь была закрыта изнутри, сразу же была принята версия о самоубийстве. Кроме того, эту версию подтверждала и другая важная улика: на столе лежало письмо, адресованное Вильнёвом своей жене, Катрин Вильнёв, урожденной Дануан, проживавшей в Валенсоле.

Вот это письмо:

Мой нежный друг,

Как ты переживешь этот удар? Увы, но я сейчас больше плачу о тебе, чем о себе. Но дело сделано, и я пришел к состоянию, когда жизнь стала бесчестием, а смерть — долгом.

Я один здесь, преданный анафеме императором, отвергнутый министром, бывшим моим другом, со всей возложенной на меня огромной ответственностью за разгром, к которому меня привела судьба, и я должен умереть.

Я знаю, что ты не одобришь моего поступка. Я прошу у тебя прощения, тысячу раз прошу прощения, но это необходимо, ведь мной движет самое неистовое отчаяние. Живи спокойно, найди утешение в религии; надеюсь, что ты найдешь покой, которого не могу найти я.

Прощай, прощай: постарайся успокоить семью и всех, кому я могу еще быть дорог. Я хочу покончить с этим, я не могу больше.

Какое счастье, что у меня нет детей, которым досталось бы это ужасное наследство и вся тяжесть ношения моего имени. Боже! Я не был рожден для такой участи; не я искал ее, она нашла меня сама.

Прощай, прощай.

Вильнёв

Это письмо говорило само за себя и было решающей уликой. Дело можно было закрывать.

При этом министр полиции Фуше отправил морскому министру Декре письмо, в котором говорилось:

Я думаю, что было бы неплохо получить от мадам Вильнёв либо это письмо, либо его точную копию, чтобы иметь возможность, если понадобится, рассеять слухи, которые могут появиться относительно характера смерти этого старого генерала.

Как мы увидим, Фуше проявлял удивительную прозорливость, распоряжаясь забрать у мадам Вильнёв оригинал предсмертного письма ее мужа, причем прозорливость двойного характера.

Фуше, как всегда, был прав: слухи не заставили себя долго ждать. Смерть Вильнёва — что это? Самоубийство или коварное преступление?

Свою обеспокоенность возникшими слухами уже через четыре дня после смерти Вильнёва продемонстрировал и Наполеон. 26 апреля он написал морскому министру Декре:

Господин Декре, я думаю, что вы должны получить заключение врача адмирала Вильнёва, чтобы опубликовать его в понедельник, и, если возможно, даже завтра, чтобы помешать делу пойти по неверному пути. Опубликуйте письма, которые вы ему написали, а также те, которыми он вам ответил, медицинское заключение и рапорт маршала Монсея о его смерти. Я уж не говорю о его письме жене.

Самоубийство — дало заключение быстро законченное официальное расследование.

Убийство — не смотря ни на что, провозгласило общественное мнение.

Посыпались версии, одна фантастичнее другой. Одни говорили, что Вильнёв испугался суда военного трибунала и застрелился. Ведь пустить себе пулю в лоб, это было так романтично и так характерно для боевого офицера. Другие утверждали, что Вильнёв убил себя, вонзив себе в грудь длинную булавку, проткнувшую сердце (эта версия встречается, кстати, в воспоминаниях британского доктора Барри-Эдуарда О’Мира, впоследствии наблюдавшего Наполеона на острове Святой Елены).

* * *

Не утихли споры вокруг этой весьма странной смерти ни через десять лет, ни через двадцать.

В 1826 году на сцену вышел некий Робер Гийемар, опубликовавший в Лондоне так называемые «Мемуары французского сержанта о кампаниях в Италии, Испании, Германии, России и т. д.» Они имели такой успех, что на следующий год вышло их второе издание.

В этих «Мемуарах» автором, также, якобы, побывавшим в плену после Трафальгарского сражения и вернувшимся из плена вместе с Вильнёвом, подробно рассказывается о смерти последнего.

Приведем несколько отрывков из них:

Вид французской земли, казалось, придал духу адмирала безмятежное состояние, которого я не видел с тех пор, как стал находиться при нем. Адмирал решил остановиться на несколько дней в Ренне, чтобы отдохнуть, а затем двинуться в Париж, куда я должен был его сопровождать. Выходил он редко, подолгу предаваясь размышлениям, а я его почти не покидал. Принимал у себя он лишь очень ограниченное число людей. Сборы были закончены, дорожные чемоданы были размещены в почтовой карете, нанятой адмиралом, и отъезд был намечен назавтра, наутро.

После полудня в гостиницу заявились четыре усатых незнакомца, одетые, как добрые буржуа, что, впрочем, мало им подходило.

Их акцент говорил о том, что они, по всей видимости, не французы. Они задали множество вопросов об адмирале, его привычках и передвижениях. Гийемар нашел их любопытство относительно столь известного человека вполне естественным и подробно ответил на вопросы, не имея при этом никакой задней мысли.

Но продолжим чтение:

Но вот появился пятый человек. Этот был французом: его произношение указывало на то, что он был из наших южных провинций. Ему было около сорока пяти лет. Он был небольшого роста, резкий, голова его была седа и покрыта пудрой, сзади волосы были заплетены в короткую косичку, его черты были неприятными, взгляд живым и пронизывающим, цвет лица говорил о пристрастии к спиртному, ноги его были тонкими. Таков был этот человек.

Он также стал подробно расспрашивать Гийемара. По его тону и манере держаться было видно, что он начальник четверых его предшественников. В десять часов адмирал лег спать. Гийемар поднялся к себе в комнату и вскоре заснул. Далее у Гийемара мы читаем:

Внезапно я был разбужен сильным шумом, шедшим, как казалось, из комнаты адмирала. Он усилился; к нему добавились неясные голоса, и вскоре скорбные крики не оставили больше сомнений.

Я вскочил из кровати, быстро схватив свечу и саблю, которую адмирал купил мне, как только мы приехали в Морле, в один миг преодолел ступени, отделявшие меня от этажа, где находилась его комната, и отчетливо услышал быстрые шаги нескольких человек.

Внизу на первом этаже я заметил человека, с которым я говорил накануне. На нем была та же одежда, и я подумал, что спать он еще не ложился. Я подумал преследовать его, но решил сначала заглянуть в комнату адмирала, дверь в которую была открыта.

Сделав еще несколько шагов, я нашел несчастного, которого пощадили ядра Трафальгара, лежащим на кровати, залитой кровью. Он весь дрожал от страшной боли и был мертвенно-бледен. Узнав меня, он попытался подняться и что-то сказать, но я не смог разобрать что, а затем испустил последний вздох еще до того, как я успел попытаться оказать ему какую-то помощь.

Пять глубоких ран зияли у него на груди, но никакого ножа, никакого оружия рядом не было. Изо всех сил я стал звать на помощь. Через минуту служащие гостиницы и ее постояльцы начали заполнять комнату; поднялся страшный переполох, и первая мысль, которая пришла всем, была мысль о том, что адмирал стал жертвой убийства.