Анатомия Меланхолии - Роберт Бёртон

из всех людей на свете именно меланхолики ите, кто склонен к ней, наиболее чувствительны (будучи подозрительными, холериками, склонными заблуждаться) и нетерпимы к такого рода оскорблению: сами же они лишь усугубляют его непрерывными размышлениями, и это постоянно разъедает душу; от него невозможно исцелиться, пока оно само не утратит со временем свою остроту. Хотя любители поглумиться, возможно, поступают так лишь из веселого расположения духа, ради забавы и считают, что это optimum aliena frui insania{1706}, превосходная вещь — извлечь выгоду за счет безумия другого, однако им надобно знать, что это смертельный грех (как считает это Фома[2159]), и, как объявляет пророк Давид «те, кто к нему прибегают, никогда не будут обитать в жилище Господнем»[2160].

К такого рода оскорбительным насмешкам, издевательствам и сарказмам ни в коем случае нельзя прибегать, в особенности в отношении тех, кто превосходит нас, к тем, кто страдает или так или иначе находится в бедственном положении, ибо это лишь oerumnarum incrementa sunt, усугубляет их горе, и, как было сказано им[2161], In multis pudor, in multis iracundia и т. д., вокруг так много людей, пристыженных, раздраженных, разгневанных, и нет большего повода для возникновения меланхолии или ее усугубления. Мартин Кромерус в шестой книге своей истории{1707} приводит пример, который окажется здесь особенно кстати, о польском короле Владиславе Втором и Петре Дунние, графе Храма; они охотились как-то допоздна и были вынуждены поэтому остановиться на ночлег в бедной хижине. Ложась в постель, Владислав заметил в шутку графу, что его жене мягче спится с аббатом Храма, а граф, будучи не в силах сдержаться, ответил: Et tua cum Dabesso, А вашей — с Дабессой, — имея в виду галантного молодого придворного, в которого королева Кристина была влюблена. Teligit id dictum principis animum, эти его слова вызвали у короля такую досаду, что он еще много месяцев после этого был Tristis et cogitabundus, очень печален и меланхоличен, графу же они стоили жизни, ибо, когда королева узнала об этом, она своими преследованиями погубила его. Императрица Софья, жена Константина, отпустила однажды язвительную шутку по адресу евнуха Нерсеса{1708}, прославленного полководца, который вэто время впал в немилость и был весьма этим уязвлен, что ему более подходит прялка и общество женщин, нежели владеть мечом или командовать войском; однако эта шутка дорого ей обошлась, ибо он был настолько ею уязвлен, что тотчас перешел на сторону врагов; неотступно терзаемый этим оскорблением, он подбил ломбардцев на восстание и доставил государству немало бед. Император Тиберий утаил выплату денег народу Рима, о чем его предшественник Август незадолго перед тем распорядился; Тиберий, увидев как-то, что один малый шепчет что-то на ухо покойнику, пожелал узнать, зачем он это делал; тот ответил, что он просил душу умершего уведомить Августа о том, что народ Рима обещанных денег все еще не получил; за эту язвительную шутку император повелел тотчас умертвить шутника, с тем, примолвил он, чтобы тот сам доставил Августу эту весть{1709}. По этой причине все те, кто при других обстоятельствах одобряет в иных случаях шутки и остроумных спутников (да и кому это не по нраву?) и позволяет им смеяться и веселиться, rumpantur et ilia Codro [хотя бы у Кодра кишки от зависти лопнули{1710}], считая это похвальным и приличным, все же ни в коем случае не допустят в свое общество тех, кто каким-либо образом склонен к недугу, о коем я веду речь; non jocandum cum iis qui miseri sunt et oerumnosi, никаких шуток над тем, кому это неприятно: так предостерегают Кастильоне, Дж. Понтано[2162], Галатео[2163]{1711} и любой достойный человек.

Играй со мной, не причиняя мне вреда,

Шути, не вызывая у меня стыда{1712}.

Comitas [Учтивость] — добродетель, располагающаяся между двумя крайностями — неотесанностью и развязностью, — точно так же, как приветливость — это нечто среднее между угодливостью и сварливостью, здесь нельзя переступать меру, иона всегда должна сопровождаться той ablabeia[2164] или незлобивостью, которая quae nemini nocet, omnem injuriae oblationem abhorrens, никого не оскорбляет и которой ненавистно все, что причиняет вред. Пусть даже человек, склонный к такого рода шуткам или клевете, вел себя недостойно или совершил скверный поступок, однако никоим образом нельзя считать хорошими манерами или гуманным поведением порицать его, колоть глаза его проступком или глумиться над ним; существует старое правило: Turpis in reum omnis exprobratio [Не подобает корить арестанта его преступлением]. Я говорю не о тех, кто клеймит порок вообще, — Берклэе, Джентилисе{1713}, Эразме, Агриппе, Фишарте{1714} и пр., этих Варронах и Лукианах наших дней, авторах сатир, эпиграмм, комедий, апологий и пр., но о тех, кто изображает, высмеивает, глумится, клевещет, порицает поименно или оскорбляет людей в их присутствии.

Ludit qui stolida procacitate

Non est Sestius ille, sed caballus[2165].

[Каждый, кто как пошляк острит нахальный,

Тот не Теттий совсем, а впрямь кобыла!{1715}]

«Это лошадиная шутка, и такого рода остроты (как говорит он[2166]) ничем не лучше оскорблений», язвительные шутки, mordentes et aculeati [уязвляющие и ранящие], они ядовиты, и в них заключено жало, а посему к ним нельзя прибегать.

Подножку не давай слепцу с сумой.

Не оскорбляй умышленно людей,

И не бесславь усопшего хулой,

Не радуйся беде своих друзей[2167]{1716}.

Если бы можно было соблюдать эти правила, мы пользовались бы куда большей свободой и покоем и меньше предавались меланхолии, в то время как, напротив того, мы учимся дурному обращению друг с другом, ищем, как бы ужалить и уязвить один другого, подобно двум кабанам, используя все наши силы и ум, друзей и состояние для того, чтобы распинать души друг друга[2168]; и вот почему так мало среди нас согласия и милосердия и так много злобы, ненависти, злорадства и тревоги.

ПОДРАЗДЕЛ V

Как утрата Свободы, Зависимость, тюремное Заточение становятся причиной Меланхолии

К приведенному выше перечню причин меланхолии я могу с полным основанием присовокупить утрату свободы, зависимость или тюремное заточение; для некоторых людей это не менее мучительная пытка, нежели любая из перечисленных мной прежде. Пусть даже они пользуются всеми