Первый кубанский («Ледяной») поход - Сергей Владимирович Волков

выскакивают из окопов и бегут добивать наших. Я ранен в левую ногу осколком, осколком или пулей Гра, рана – ладонью не прикрыть, и вся нога парализована. Первая мысль – стреляться… Левая рука у меня с мая 1915 года не действует от ранения в плечо, а потому я все делаю правой: снимаю штык, тянусь к спуску, пуля сбивает только мою папаху. Лежащий рядом со мной казак ругает меня и обращает мое внимание на огонь наших пулеметов, который загнал всех красных в окопы, и раненые стали, отстреливаясь, отползать в наше исходное положение. Командир нашей роты тяжело ранен в живот, но легко раненные и его дотянули до окопчика. Если не ошибаюсь, это был поручик Фабер, которого все же оставили в школе станицы Елизаветинской как тяжело раненного. По одной версии, его спасла местная учительница, а я слышал, будто бы спасла его организация Савинкова.

Стали наступать сумерки, артиллерийский огонь затих, и нас подобрали. Перевязочный пункт в Елизаветинской еще усилил наше представление о потерях за этот день. От когда-то славного, чисто офицерского батальона 4-ротного состава к Екатеринодару оставалась одна только рота, и то с влитым пополнением из казаков, а сегодня и она пала на поле брани, сохранив лишь малый кадр для новых добровольцев. Кое-чем перевязали нам раны и троих на повозке отправили в дом какого-то казака. Болела рана, щемило сердце, а сознание твердило: не выдержим…

29 марта. Корниловский Ударный полк истекал кровью, напрягая последние силы. Какие большие потери понесли в этот день корниловцы, видно из рассказа сестры милосердия В. С. Васильевой-Левитовой. В наступившей темноте доктор Крошечкин и она с сестрой Таней, отправив очередной обоз с ранеными, пошли на хорошо им знакомые позиции полка. Раненые оказались настолько разбросанными в сторону красных, что они, подойдя к группе каких-то солдат, сразу узнали в них красноармейцев, которые тоже взяли их под подозрение и со штыками наперевес окружили их. Доктор стал уверять их, что они из их санитарного отряда, а сам, подмигнув сестрам, выхватил из кармана револьвер, и, отстреливаясь, они бросились бежать. Ночь спасла их, но доктору Крошечкину красные все же раздробили пулей предплечье. По возвращении из похода он скончался от этой раны в Новочеркасске. Две же сестры, не найдя никого на позициях, пошли на молочную ферму, где был штаб армии, и им удалось сообщить о положении полка генералу Корнилову, которого они видели тоже в последний раз.

30 марта. Командиром Корниловского Ударного полка был назначен л. – гв. Преображенского полка полковник Кутепов, Александр Павлович, последний командир лейб-гвардии Преображенского полка, принявший наш полк в 65 штыков. Генерал Корнилов приказал влить в полк 350 казаков Ново-Мышастовской станицы под командой полковника Шкуратова.

Штурм Екатеринодара был предрешен генералом Корниловым, который считал, что другого выхода не было. Все старшие начальники заявили, что рассчитывать на успех невозможно. Один только генерал Алексеев был согласен с генералом Корниловым и лишь просил отложить штурм на сутки, чтобы дать добровольцам хотя бы и сомнительный отдых. Генерал Корнилов согласился на это, и штурм был назначен на 1 апреля.

* * *

Одним из первых распоряжений нового командующего армией был приказ об отступлении от города Екатеринодара.

Нелегко было ему начать свое командование таким приказом. Но обстановка требовала этого. Было решено отходить на север, другого направления не оставалось: все другие пути преграждались рекой Кубанью или силами большевиков. 2-й бригаде опять пришлось занять свое обычное место в арьергарде. Начали отход вечером, небольшими частями, чтобы не обнаружить своих намерений. Оставшиеся на месте части усилили свой огонь, и большевики отвечали тем же, опасаясь, видимо, нашего наступления. Во время этой перестрелки мы тоже понесли немалые потери, и между другими был убит доблестный офицер лейб-гвардии Казачьего Его Величества полка есаул Рыковский. С наступлением темноты 1-я бригада генерала Маркова тронулась в авангарде, а 3-я конная бригада генерала Эрдели должна была прикрывать армию на походе, жертвуя собой.

Корниловский Ударный полк в составе своей 2-й бригады генерала Богаевского, будучи в арьергарде армии, снялся с позиции под городом поздно ночью. Офицерский полк за бои под Екатеринодаром свои потери исчисляет в 50 процентов, но у корниловцев их трудно и подсчитать. В Ново-Дмитриевской полк получил пополнение и к началу боев за Екатеринодар имел в своих рядах тысячу штыков. В Елизаветинской с есаулом Киселем поступило пополнение в 300 казаков. После боев за Черноморский вокзал и смерти полковника Неженцева полковник Кутепов принял полк в 67 штыков. По приказанию генерала Корнилова в него вливают 350 казаков Ново-Мышастовской станицы под командой полковника Шкуратова, а в колонию Гначбау полк прибывает в составе СТА штыков. Итак, Корниловский Ударный полк за Екатеринодарскую операцию имел в своем составе: 1000 плюс 300 плюс 350 – итого 1650 штыков. В момент же отступления полковник Кутепов имел 67 штыков. Исходя из этого расчета, потери полка считаются 1583 человека.

В Екатеринодарскую операцию входят следующие бои: за станицу Григорьевскую, Смоленскую, Георгие-Афипскую и Екатеринодар.

Эта цифра потерь Корниловского Ударного полка говорит о том, что полк генерала Корнилова от начала до конца, согласно словам его прощального приказа, нес на алтарь своего Отечества все свои мысли, чувства и силы. Результат этой жертвенности теперь заключался в многоверстном обозе, где тела генерала Корнилова и полковника Неженцева лежали на одной повозке, а на остальных было до 1500 раненых… Не всех их можно было взять – и 64 тяжело раненных были оставлены в станице Елизаветинской, где большевики почти всех их перебили.

* * *

Мои личные переживания за 31 марта. Весть о смерти генерала Корнилова и вступление в командование армией генерала Деникина рисовала в напряженном мышлении раненых мрачную картину будущего. Поздно вечером входит к нам хозяин дома, где мы лежали, казак станицы Елизаветинской, и говорит: «Армия отступает, я не могу отвезти вас, но даю вам пару коней, а править будет моя 14-летняя дочка». Уложил он на хорошо приготовленную телегу нашего тяжело раненного, помог нам обоим взобраться со своими костылями, вывел за станицу и попрощался с нами. Что побудило казака на такую большую жертву для нас – трудно сказать. Думали мы тогда, что это боевое товарищество спасло нас. Казачка знала свое дело, и мы в ту же ночь были в составе лазарета. Начиная с утра, по дороге, и днем, в колонии Гначбау, мы слышали вспышки стрельбы и испытали близкие разрывы снарядов. Хуже всего было видеть приведение в негодность бросаемого оружия, но особого паникерства мы не заметили.

* *