Проклятие Ирода Великого - Владимир Меженков

Статный красавец-араб смутился.

– Я не могу перейти в вашу веру, равно как не требую, чтобы невеста моя перешла в мою веру. Пусть останется все так, как есть: мы полюбили друг друга, а это главное. К тому же если я изменю моей вере и перейду в иудаизм, дома, когда я вернусь туда со своей женой, арабы побьют меня камнями.

– Ничем не могу помочь тебе, – холодно заявил Матфий. – По закону предков я, как первосвященник Иудеи, не могу дать своего согласия на брак иудейки с иноплеменником, который не желает перейти в веру невесты.

Ирод, выслушав молодого наглеца, впервые пожалел о том, что поспособствовал избранию его первосвященником. «Этот святоша еще наломает дров», – подумал он.

Отповедь, данная Матфием, не устроила и Силлея.

– Насколько мне известно, – самолюбиво сказал он, – от Соломона никто не требовал, чтобы все его семьсот жен, происходивших из разных племен и народов, не говоря уже о трехстах наложницах, непременно перешли в иудаизм. Скорее наоборот: с позволения Соломона каждая из этих женщин исповедовала ту веру, в которой родилась.

– Ты не Соломон, – отпарировал Матфий и, поклонившись одному только Ироду, покинул дворец.

Силлей почувствовал себя оплеванным.

– Ты ничего не хочешь мне сказать? – обратился он к Ироду.

Ирод развел руками.

– Я не смею вмешиваться в прерогативу первосвященника.

– Но ты царь! – воскликнул Силлей. – И, как царь, должен понимать, что, породнившись со мной, обретешь в глазах моих соотечественников куда как больший вес и авторитет, чем просто наместник. Моя родина, в сущности, уже теперь находится в зависимости от тебя, а когда мы породнимся, полностью перейдет в твое подчинение.

– Я не смею указывать первосвященнику, как ему следует поступать, – с сожалением повторил Ирод.

Желваки на красивом лице араба напряглись, и без того черные глаза стали совсем темными.

– Ты еще пожалеешь об этом, – сказал Силлей и, круто повернувшись и даже не посмотрев в сторону Саломии, никак не ожидавшей подобной развязки, вышел. В тот же день он покинул Иерусалим.

Взбешенная Саломия, успевшая к этому времени приготовить все необходимое для свадьбы, чувствовала себя оскорбленной не меньше своего несостоявшегося мужа. Чтобы ее труды не пропали даром и свадьба все же состоялась, она потребовала, чтобы брат выдал свою дочь Киприду, отвергнутую Ферором, за своего сына от Костобара. Ирод перевел взгляд со своей сестры на Ферору, и во взгляде этом Ферора прочел: что-то скажешь ты, братец, отвергший мою дочь? Не передумал ли жениться на Киприде, благо никаких расходов нести тебе не придется, как не придется особо заботиться о приготовлениях к свадьбе, – обо всем за тебя уже позаботилась Саломия.

Ферора догадался, о чем думает брат, но сказал другое:

– Я должен попросить, брат, у тебя прощения за то, что невольно стал виновником ухудшений твоих отношений с Александром, возведя на тебя оскорбительные подозрения. Что касается свадьбы Киприды с сыном нашей сестры, то, полагаю, брак этот не будет счастливым по двум причинам. Во-первых, сын Саломии еще слишком мал, чтобы быть мужем, и, во-вторых, есть опасность, что, став твоим зятем, он, повзрослев, станет притеснять Киприду за то, что по приказу ее отца был убит его отец Костобар.

Ирод почувствовал смертельную усталость от тяжести всех перипетий, в один день свалившихся на его плечи.

– Что ты предлагаешь? – спросил он.

Ферора ответил:

– Поскольку Саломия уже сделала все необходимое для свадьбы, выдай Киприду, перед которой я виноват не меньше, чем перед тобой, замуж за моего сына.

– За сына рабыни! – воскликнула Саломия, театрально заломив руки.

От этого жеста сестры Ирода передернуло. Он почувствовал отвращение ко всему произошедшему в какие-нибудь два часа в его доме.

– Будь по-твоему, – сказал он Фероре. – В качестве приданого для моей дочери я дарю ей к свадьбе сто талантов.

3

Этот злополучный день стал переломным во всей дальнейшей судьбе Ирода и его сыновей Александра и Аристовула. Ярость, клокотавшая в нем от не прекращающихся семейных неурядиц, вновь вспыхнула в нем чуть ли не во время свадьбы его дочери и сына Фероры. Кто-то из слуг, напившись вина, шепнул на ухо царю, что его любимые евнухи вступили в тайный сговор с Александром, подкупившим их огромной суммой денег.

«Черт возьми, опять деньги!», – подумал Ирод, приходя в бешенство от услышанного.

Свадьба еще продолжалась, когда он покинул застолье, отправился к себе и потребовал вызвать всю троицу евнухов. В присутствии стражников он допросил их. Никто из евнухов не отрицал своих близких отношений с Александром, более того, признались, что, потворствуя приобретенному им в Риме пороку, состоят с ним в интимной связи, но никаких денег от него не получали и ни в какой тайный сговор не вступали. В это время в кабинет отца вошел Антипатр.

– Не помешаю? – спросил он отца.

– Не помешаешь, – ответил Ирод. – Послушай, что рассказывают мои верные слуги. Оказывается, они сожительствуют с Александром, в чем сами только что признались. Ты знал об этом?

– Знал, – вздохнув, произнес Антипатр, – но не стал говорить тебе об этом, дабы не огорчать тебя.

Ирод нахмурился.

– Что еще тебе известно и о чем ты не говоришь мне, чтобы не огорчать меня? – спросил он.

– Есть многое, отец, что может принести тебе душевные муки, – сказал Антипатр, – но что я держу под неусыпным моим контролем, чтобы отвратить беду.

– Какую именно беду ты имеешь в ввиду? Уж не ту ли, что Александр подкупил этих подлых людишек деньгами и составил с ними заговор против меня? Отвечай!

– Ты говоришь [411], – негромко произнес Антипатр.

– Ладно, на сегодня достаточно, – сказал Ирод. – Этих, – кивнул он на евнухов стражникам, – пока запереть в подвале, завтра продолжим разговор.

Наутро допрос возобновился. Закованные в цепи, проведшие бессонную ночь и потому выглядевшие испуганными евнухи предстали перед Иродом и Антипатром. На этот раз, помимо стражников, в подвале находились палачи.

– Что вы еще хотите рассказать мне? – спросил Ирод евнухов.

– Ничего, – в один голос ответили те. – Мы рассказали все, что знали, и никаких козней против тебя, царь, не чинили.

– Пытайте их, – приказал Ирод палачам. Антипатр дал понять им, что жалеть недавних любимцев царя не следует.