Коммунисты - Луи Арагон

меня произвело то, что вы рассказываете? На меня лично? Хотите знать или нет?

Ватрену волей-неволей пришлось ответить да, чтобы Гайяр мог продолжать.

— Так вот… Теперь я понимаю, что я был просто-напросто болван и что правы коммунисты. Они все время были правы; а что касается пакта, то тем хуже для меня! Если я ни черта не сумел понять, тем хуже для меня. Если эти вот так понимают, что такое честь, армия, родина, — значит, коммунисты были правы. Они знают больше моего, лучше моего поняли, и я должен им верить, вот и все. Да, да, вы не с нацистами воюете, господа, вы воюете с французами. Видели вы, на кого похожи эти несчастные? Согнали их на болото, ни теплой одежды, ни обуви, хуже каторжников. Дадут человеку номер, лопату в руки, и топчись по пояс в грязи. И хоть бы для дела, а то ведь так, ради какой-то дурацкой затеи… Линия Авуана! И выдумают же. Линия Авуана! Должно быть, все они на заметке? У нас ведь весь полк особенный. Так вот, я горжусь тем, что я тоже на заметке… на подозрении, как тот лейтенант из первой роты; он-то, по крайней мере, знает — за что… как и все, кого гнут в бараний рог и кто не желает ликовать по этому поводу. А в это время другие, — слышите, Ватрен, те, у кого в руках власть, расправляются с людьми или же доводят их до скотского отупения, запугивают, и все для того, чтобы в один прекрасный день все наши хозяева, все, кому служу я и эти солдаты, да и вы сами, Ватрен, им служите, — все они договорились за нашей спиной с врагом, с нацистами, с бошами…

Он вдруг замолчал. Ватрен тихонько взял его под руку. Гайяр добавил: — Странное дело, я вот сказал «боши», а ведь это слово было мне когда-то глубоко противно!

— Да, — вздохнул Ватрен, — человек меняется. Я лично надеюсь, что всегда буду говорить «немцы»…

Несколько шагов они прошли в молчании. Адвокат по-прежнему держал Гайяра под руку. Странный тип: нос широкий, маленькие усики… до войны был ювелиром. Ватрен задумался. Потом заговорил почти незаметно для самого себя:

— Да, со временем меняешься… Вот вы сказали, что больше не боитесь. Любопытно! А я воображал чорт знает что — думал места себе не найдете, когда я вам скажу… Даже колебался — стоит ли его расстраивать. И вот, подите же, вас как бурей подхватило. Да, да, бурей, друг мой. Должно быть, с тем мальчиком было то же самое. Первый раз пытка застигла его врасплох. А во второй раз он уже не крикнул…

И Ватрен рассказал Гайяру про сына Бордава. Они уже подходили к Мальмору. Гайяр попробовал представить себе мальчика, у которого хватило силы воли не закричать: он, должно быть, моложе Жана де Монсэ года на два, не меньше… А как вел бы себя Жан на его месте? При этой мысли Гайяр даже усмехнулся: уж очень он презирал своего юного шурина… Будьте покойны, Жан не станет распространять листовки!

V

Выйдя из клиники, Жан увидел мотоцикл с коляской. Рядом стоял Никки в кожаном пальто и в кожаном шлеме. — Извините, пожалуйста, — сказал Жан. Долговязая Марсель Давен передернула плечами: — О-кэй. — Жана раздражала ее манера постоянно говорить «О-кэй». Он подошел к Никки. Тот бросил окурок, потряс Жана за локоть. И этот тоже изобрел свой особый прием… Один трясет за локоть, другая лопочет «О-кэй». Что это они все ломаются?

— Я за тобой. Поедем завтракать. Нечего, нечего. Не смей отказываться. Масса новостей. Тебя теперь совсем не видно. Жозетта жалуется, что ты пропал…

Жозетта… Хотелось сказать: «Смотри, Никола, остерегайся этой шлюхи»… Но как же объяснить, откуда он узнал? Он забрался в коляску мотоцикла. Завтракали у Липпа. А дело оказалось вот в чем: Никки уезжает в Биарриц вместе со всем семейством — господин д’Эгрфейль в панике… Это все Висконти папашу настроил, знаешь его? Депутат от Восточных Пиренеев. А сестра твоя тоже уезжает? Нет, понимаешь, Сесиль не может. Ей нужно за Фредом ухаживать, о кормежке его заботиться… А как же твое ученье? Ученье побоку. Родитель, конечно, расстраивается, жалкие слова говорит. А мне-то что. Подумаешь, горе!

— Я уеду первым на мотоцикле. Возьму с собой девчонку… Какую? Ну, разумеется, Жозетту. Устрою ее в Биаррице. А то, понимаешь, зимой в нашем Пергола веселья мало… И кроме того… тебе-то я могу сказать… Слушай, а что это мне Жозетта рассказывала, — вы поругались?

— Она рассказала тебе? Я, понимаешь…

— Да ты не валяй дурака. Она славная девчонка. Вот тебе доказательство. Вчера она сказала насчет мастерской: если, говорит, поедем на юг, квартира останется пустая… ну, так можно пригласить Жанно… он на меня злится, а мне наплевать… Пусть живет тут, если хочет… надо же кому-нибудь стеречь мазню моего поляка, а по утрам ему близко будет ходить в клинику. Молодец девчонка, а? Переселяйся. Согласен? Идиот, неужели откажешься?

Жан всегда любил ресторанный набор закусок — это осталось у него с детства, когда всей семьей раз в год ездили обедать в ресторан. Однако и тут чувствовалась война: ассортимент стал беднее.

— Надо тебе сказать, — продолжал Никола, — вышло очень удачно, что мой родитель в перепуге. Когда я узнал, что мы все уедем, я сейчас же помчался в свою партию, — ну, знаешь, на улицу Пирамид. Поговорил с секретарем шефа, — сам-то шеф мобилизован в цензуру. Секретарь мне сказал, что это их очень устраивает: мне дадут специальное задание — налаживать связь, тем более, что у меня мотоцикл… Из-за мобилизации там, на юге, все немножко дезорганизовано и, значит, молодежь очень нужна! У нас ведь в партии все молодежь, вроде меня, нам доверяют. А я всех знаю в тех краях… Я познакомил секретаря с Жозеттой. Она ему очень понравилась. Надо тебе сказать, я и ее записал в партию.

— Жозетту? В партию? В какую партию?

— Ну, в партию Дорио, конечно, в какую же еще? А ты что думал? К социалистам, что ли? Вот дурак-то! Понимаешь, как все здорово получается! Ведь Биарриц недалеко от границы. И тут двоякая задача: устанавливать связь и ловить красных. А когда у нас в партии узнали, что кузен Симон — ну, знаешь, Симон де Котель? — укрывался у