Земля обетованная - Татьяна Николаевна Зубачева

брата память предков? Надо будет кутойса расспросить. Или в библиотеке посмотреть.

Так, теперь стирка. Если не накапливать, то это нетрудно и недолго. Рубашка, трусы, носки. А может… может, и впрямь рубашки в прачечную сдавать, чтоб выстирали и выгладили по всем правилам. Удобно, кто спорит. Но это когда побольше смен накопится.

Закончив стирку, Андрей развесил всё на сушке, огляделся… Вроде, порядок, и голышом, гася по дороге за собой свет, зашлёпал в комнату. А чего? Он у себя дома, может ходить как хочется.

Джинсы, рубашка, бельё на завтра уже приготовлены. Он лёг и взял книгу. Перелистал. Но глаза бездумно скользили по строчкам, и Андрей отложил книгу. Встал, выключил свет и лёг уже окончательно.

Всё, началась его самостоятельная жизнь. И нужно будет подкупить белья, нательного и постельного, да и прочей мелочёвки, не хочет он разорять то своё гнездо, у Эркина, там тоже его дом. А хорошо было… все пришли. Кроме тех, той пятёрки, но ведь только-только вчера познакомились, кто он им…

… В субботу на занятия пришли все, расселись, как и в прошлом году. Никто не бросил учёбу. А на седьмом уроке даже прибавилось.

Когда после шестого урока все шумно повалили к выходу, они втроём – Тим, Эркин и он сам – повернули по коридору в двадцать пятый кабинет, где по новому расписанию теперь будут уроки шауни. И вот здесь их ждал сюрприз: пятеро индейцев стояли у двери и курили с весьма независимым видом. Он сначала подумал, что те просто так, сами по себе, но тут открылась дверь и кутойс – опять в форме с наградами и нашивками – улыбнулся им.

– Заходите, не будем ждать звонка.

И индейцы зашли тоже. Значит, что, тоже на занятия? И Тим пошёл на своё обычное место в углу, хотя раньше на шауни садился с ними, третьим за первый стол. А он сам и Эркин сели как раньше. А индейцы у окна. Чтоб не оказаться между ними и Тимом, а то мало ли что. Это-то он сразу сообразил. Кутойс оглядел их и заговорил на шауни, медленно, сразу переводя на русский непонятные слова, впрочем, их оказалось не так уж много, и они всё поняли. Затем заполнил журнал, для чего они все поочерёдно называли себя и говорили, кто где живёт и работает, тоже всё на шауни. Он никак не мог понять, чего эта пятёрка припёрлась: они-то язык знают, и, когда кутойс раздавал всем книги и прописи, по-камерному тихо сказал это Эркину. И услышал такой же по-камерному тихий ответ:

– А писать не умеют.

Прописи получили все. И учебники одинаковые. Буквари. А дальше урок пошёл уже, как и положено в любой школе. Читала эта пятёрка и впрямь не лучше них, то и дело застревая и спотыкаясь. Но зато им ничего переводить не надо. Хотя все потом переводили. Вопрос-ответ, и прямо, и вперекрест, когда спрашивают на одном языке, а отвечать надо на другом…

…Андрей повернулся набок, привычно сворачиваясь под одеялом. Ничего, всё обойдётся и образуется. Нормальные парни, а что зверимся пока друг на друга, так обнюхаемся и приладимся, привыкнем. На перемене уже нормально курили. Ничего, всё будет хорошо, и на фиг ему профессор не нужен, и без него проживёт. Пусть он там, в Царьграде своём со своей Машенькой, а хоть и Дашенькой… Я от лагеря ушёл, я от Найфа ушёл, я от Империи ушёл, а от тебя… и подавно…

Россия

Цареградская область

Алабино

Первая неделя сентября выдалась дождливой, но тёплой. Тёплый безостановочный дождь шелестел листьями, щёлкал по козырькам и подоконникам. Крис засыпал и просыпался под этот шум и дыхание Люси на своём плече. У Люси отрастали волосы, и спала она теперь без платка: врач сказал, что кожа должна дышать. Поворачивая голову, Крис касался губами тонких, уже не колючих и щетинистых, как весной, когда они только приехали, а мягких волос, осторожно целовал эти прядки.

– Уже утро, Кирочка? – сонно спрашивала, не открывая глаз, Люся, и сама себе отвечала: – Ага, утро.

Крис осторожно высвобождался из её объятий, вставал, укутывал её, а она, по-прежнему с закрытыми глазами, говорила:

– Ты бы поспал ещё, Кирочка, поливать-то не надо.

И вдруг, рывком откинув одеяло, садилась в постели.

– Ой, светло-то как!

Крис заглядывал в комнату.

– Люся, чай готов.

– Да-да, я мигом, Кирочка.

Крис смеялся, стоя в дверях, полуголый, в старых армейских брюках, с блестящими от воды волосами.

– Ложись, Люся, я тебе чай в постель подам.

– С ума сошёл, – притворно сердилась Люся, натягивая халатик и повязывая голову дневным платком. – Ещё увидит кто, и на работу опоздаем.

Утреннее чаепитие в постели – воскресное развлечение. В одной из поездок в Царьград Крис увидел в магазине поднос с ножками, специально для такого, и купил. Когда он в первый раз принёс и поставил на кровать накрытый на две чашки поднос, и они пили чай, лёжа в постели, Люся даже не поняла: нравится ей или нет, настолько это было непривычно. Она и не слыхала никогда о таком. И что Кирочка её всегда по утрам чаем поит, а не она его… так же тоже не положено. Узнает кто – засмеют, осудят. Но она не спорит, да и самой приятно, чего там.

– Тебе не холодно?

– Нет, что ты, Люся.

Горячий чай с мягким пористым хлебом, свежесваренным вареньем, ну и что с того, что у неё больше джем получился, всё равно, и Кирочке нравится, и на хлеб даже удобнее мазать.

– Всё, – Крис отодвинул чашку и встал. – Я на работу.

– Да, Кирочка, – Люся быстро допивала свою чашку. – Ты иди, я всё сама уберу. У тебя школа сегодня?

– Да.

Крис поцеловал её в здоровую щёку и вышел.

Когда Люся, перемыв посуду и отключив газ, вошла в комнату, Крис уже оделся на выход. Его смена начиналась раньше Люсиной. Люся оглядела его, поправила воротник рубашки.

– До вечера, Кирочка.

– Да, до вечера.

Он ещё раз поцеловал её и ушёл.

Люся вздохнула. Ну вот, теперь до вечера она его не увидит. Из школы он уже в темноте возвращается. Она в эти дни его и не видит совсем.

На улице Крис подтянул молнию на куртке и накинул на голову капюшон. Льёт, как зимой, а ведь только сентябрь. Хотя нет, это в Алабаме было, будь она проклята, здесь только осень. А хорошо, что они уже почти всё в саду убрали. Дождь кончится, оберут последние яблоки, и всё. И