Источник - Айн Рэнд

— Откуда мне знать?

— Конечно, это не более чем буря в стакане воды. Через пару недель всё забудется. Не думаю, что будет большой вред.

— Да, пожалуй, одно это событие мало что значит само по себе.

— То есть? Ты как будто что-то предрекаешь.

— Письма предрекают, Альва. И не столько письма, сколько тот факт, что он не хочет их читать.

— Ну, не стоит придавать этому чрезмерное значение. Гейл знает, где и когда остановиться. Не надо делать из мухи… — Он взглянул на Тухи, и голос его изменился: — Впрочем, о чёрт, Эллсворт, а ведь ты прав. Что будем делать?

— Ничего, мой друг, мы ничего не будем делать ещё долгое время.

Тухи сел на край стола и стал тыкать концом узкого ботинка в корзинку с письмами, подбрасывая листки и шелестя ими. В последнее время он завёл привычку постоянно заглядывать в кабинет Скаррета в любое время дня, и Скаррет всё больше полагался на него.

— Послушай, Эллсворт, — внезапно спросил Скаррет, — а так ли ты лоялен к «Знамени»?

— Альва, говори по-человечески. Что за высокопарный стиль?

— Нет, в самом деле… Думаю, ты понимаешь.

— Разве можно быть нелояльным к хлебу с маслом?

— Да, конечно… И всё же, Эллсворт, понимаешь, ты мне очень нравишься, только я никак не разберу, когда ты говоришь то, что на самом деле думаешь, а когда подстраиваешься под меня.

— Не надо лезть в дебри психологии, заблудишься. Что у тебя на уме?

— Почему ты продолжаешь писать для «Новых рубежей»?

— Ради заработка.

— Ладно, ладно, для тебя это не деньги.

— Ну, это престижный журнал. Почему бы мне не сотрудничать с ними? У вас нет на меня исключительных прав.

— Конечно, и мне вообще-то наплевать, где ты прирабатываешь. Только вот «Новые рубежи» в последнее время как-то странно себя ведут.

— В каком отношении?

— В отношении Гейла Винанда.

— Чепуха, Альва!

— Нет, совсем не чепуха. Возможно, ты не обратил внимания, наверное, не вчитываешься должным образом, но у меня нюх на такие дела, уж я-то знаю. Могу различить, когда оригинальничает какой-нибудь юный умник, а когда гнёт свою линию журнал.

— Альва, ты напрасно разнервничался, ты преувеличиваешь. «Новые рубежи» — журнал либеральный, они всегда покусывали Гейла Винанда. Его все поддевают. Он никогда не пользовался любовью в нашей среде, ты же знаешь. Но его это мало трогало, не так ли?

— Тут другое. Мне не нравится, что это делается систематически, с определённой целью, вроде множество мелких ручейков, ан смотришь — и бурный поток. Всё одно к одному, и вскоре…

— Уж не развивается ли у тебя мания преследования, Альва?

— Мне это не нравится. Всё было в норме, когда прохаживались насчёт его яхт, женщин, кое-каких муниципальных делишек… Ведь одни сплетни, так ничего и не подтвердилось, — поспешно добавил он. — Мне не нравится, когда переходят на модный теперь жаргон новой интеллигенции: Гейл Винанд — эксплуататор, Гейл Винанд — акула капитализма, Гейл Винанд — язва эпохи. Тот же трёп, конечно, Эллсворт, но трёп взрывоопасный.

— Всего лишь современный стиль выражения старых идей, и ничего больше. Кроме того, я не могу нести ответственности за политику журнала, даже если время от времени помещаю там свой материал.

— Нет, конечно, но… До меня доходят и другие слухи.

— Какие?

— Что ты финансируешь эту кампанию.

— Я? Из чьего кармана?

— Ну, не из своего личного. Но говорят, это ты убедил молодого Ронни Пиккеринга, известного выпивоху, сделать им финансовое вливание в сто тысяч зелёных, как раз когда журнал, как многие ему подобные, дышал на ладан.

— А, чёрт! Это делалось для того, чтобы вытащить Ронни из дорогих кабаков. Малыш опускался на глазах, а так у него появился стимул, смысл жизни. Он дал деньги на благородное дело, вместо того чтобы тратить на хористочек, которые так или иначе выманили бы их у него.

— Так-то оно так, но тебе следовало бы обговорить спонсорство условием, дать понять, что они не должны нападать на Гейла Винанда.

— Но «Новые рубежи» — это ведь не «Знамя», Альва. Это журнал с принципами. Его редакции нельзя ставить условия, нельзя сказать: «А не то…»

— В наших-то играх, Эллсворт? Кого ты хочешь обмануть?

— Ну, чтобы успокоить тебя, скажу кое-что, что тебе неизвестно. Это не для огласки, но раз уж ты… Всё сделано через посредников. Тебе известно, что я недавно убедил Митчела Лейтона купить большой пакет акций «Знамени»?

— Нет!

— Именно.

— Господи! Это великолепно, Эллсворт! Митчел Лейтон? Такие денежки нам не помешают, и мы… Погоди-ка. Митчел Лейтон?

— Да, а что тут такого?

— Не тот ли это внучок, которому никак не переварить дедушкино наследство?

— Да, дед оставил ему громадные деньги.

— Но он ужасный сумасброд. То увлёкся йогой, то сделался вегетарианцем, затем унитаристом, потом нудистом, а недавно отправился в Москву строить дворец для пролетариата.

— Ну и что?

— О Господи! Красный среди наших акционеров!

— Митчел не красный. Как можно быть красным, имея четверть миллиарда долларов! Он всего лишь бледно-розовый. Скорее даже жёлтый. Но душой — чудесный парень.

— Но зачем ему «Знамя»?

— Альва, ты просто осёл. Неужели не понятно? Я заставлю его поместить часть состояния в добротную, солидную, консервативную газету. Это излечит его от розовых фантазий и направит на верную стезю. А кроме того, какой от него вред? Контрольный пакет ведь у нашего дорогого Гейла, правда?

— А Гейл об этом знает?

— Нет. Последние пять лет наш дорогой Гейл не так осмотрителен, как раньше. И лучше ему не говорить. Ты видишь, как ведёт себя Гейл. Пора оказать на него давление. А для этого нужны деньги. Так что будь мил с Митчелом Лейтоном. Он может пригодиться.

— Тут я согласен.

— Вот и хорошо. Как видишь, я не изменник. Я поддержал на плаву либеральный журнальчик, но я же привлёк гораздо более значительную сумму в поддержку такого оплота консерватизма, как нью-йоркское «Знамя».

— Выходит так, и это очень порядочно, учитывая, что ты сам своего рода радикал.

— Ну, будешь ещё толковать о моей нелояльности?

— Полагаю, нет оснований. Рассчитываю на твою верность нашему «Знамени».

— То-то же. Я люблю «Знамя». Для него я готов на всё. Жизнь готов отдать за «Знамя».

Отшельник на пустынном острове помнит о большой земле, но в роскошной городской квартире на крыше небоскрёба, с отключённым телефоном, Винанд и Доминик забыли, что под ними ещё пятьдесят семь этажей, стальные колодцы лифтов, вмонтированных в гранит. Им казалось, что их жильё не остров, а планета, летящая в космосе. Город стал лишь приятным видением, он превратился в абстракцию, связь с которой невозможна, — так можно любоваться небом, которое мало значит в жизни человека, ходящего по земле.