Семь светочей архитектуры. Камни Венеции. Лекции об искусстве. Прогулки по Флоренции - Джон Рескин

119. Тем не менее, чтобы не оставлять вас без всякого руководства относительно главного сюжета четвертой фрески в Испанской капелле, изображающей Духовный путь Флоренции, привожу здесь краткий ее обзор.

Справа, в нижнем углу, святой Доминик проповедует группе неверных; в следующей группе, левее, он (или кто-то другой, очень на него похожий) проповедует еретикам: еретики противятся его учению, он натравливает на них своих собак, как на злейших волков, и изгоняет их; спасенные ягнята собраны у ног папы. Я скопировал голову самого набожного, но слегка слабоумного маленького ягненка в центре, чтобы сравнить его с моими всклокоченными камберлендскими ягнятами, которым не пришлось пройти через столь тяжкие испытания. Вся группа с папой наверху (и с нишей собора, примыкающей к нему и увеличивающей декоративный эффект, создаваемый его митрой) представляет собой изысканную композицию.

Примиренная таким образом Церковь является нам окруженной всемирной славой и руководимой духовными и светскими властителями. Папа с кардиналом и епископом, расположенными справа от него; император с королем и бароном, расположенными слева от него; духовенство всей Церкви – на правой стороне, и миряне, главным образом поэты и художники, – на левой.

Затем искупленная Церковь тем не менее предается тщеславию и соблазнам мира: беззаботные святые изображены пирующими с детьми, которые пляшут перед ними (олицетворение семи смертных грехов, по мнению некоторых комментаторов). Но самые мудрые из них каются в своих грехах другому призраку святого Доминика; покаявшиеся, став как бы малыми детьми, входят рука об руку во врата Вечного Рая, увенчанные цветами ожидающими их ангелами; их встречает святой Петр в окружении безмятежной и радостной толпы святых, над которыми перед троном в благоговении стоит белая Мадонна. Насколько я знаю, вы не найдете ни в одной школе христианского искусства такого совершенного изображения благородной политики и религии людей.

120. Я собирался по мере своих сил дать лучшее ее описание, но когда я был во Флоренции, я потерял все время на записи, вместо того чтобы скопировать группу с папой и императором для школ Оксфорда; к тому же работа, проделанная с тех пор господином Кэрдом, открыла мне так много нового и некоторые его предположения заставили меня так сильно задуматься, что, по-моему, будет лучше и правильнее напечатать сейчас же его исследование этих фресок как добавление к моим заметкам, указав только на ряд пунктов, относительно которых наши мнения расходятся, и ограничиться этим до тех пор, когда «Fors»[226] разрешит мне еще раз увидеть Флоренцию.

Может быть, Флоренция по своему великодушию не позволит мне когда-нибудь снова посетить ее, ибо разорение ее стало теперь слишком страшным и душераздирающим для всякого, кто еще помнит былые дни. Сорок лет назад, без сомнения, на всем свете, исключая Палестину, не было ни пяди земли, если у вас есть какое-нибудь понятие, хотя бы самое слабое, об истинном ходе истории этого мира, где вы могли бы с таким же радостным благоговением любоваться утренней зарей, как у подножия башни Джотто. Ведь здесь встретились и соединились для прекрасной совместной работы предания веры и надежды языческого и еврейского народов: Флорентийский баптистерий – последнее сооружение, воздвигнутое на земле потомками мастеров, наученных Дедалом, и башня Джотто – прекраснейшее среди зданий, построенных на земле и вдохновленных людьми, которые возвели в пустыне шатер для молитвы. Из греческих построек, сохранившихся поныне, самой поздней является Флорентийский баптистерий; среди существующих христианских сооружений нет ни одного столь совершенного, как башня Джотто; и в сиянии и тени их мрамора, озаренного лучами восходящего солнца, встают души отца естественных наук Галилея, отца религиозного искусства Анджелико и творца духовных песнопений. И это место современные флорентийцы превратили в стоянку экипажей и станцию омнибусов. Извозчики с их напоминающими о фермерском дворе сеном и запахом конского навоза все же больше гармонируют с этим местом, чем завсегдатаи светских гуляний с их сигарами, плевками и вычурными, вызывающими нарядами; но станция омнибусов, расположенная перед самым входом в башню, лишает возможности постоять возле нее хотя бы минуту, чтобы рассмотреть скульптуру восточной или южной стороны; северная сторона между тем обнесена железной оградой и обычно завалена хламом: ни одна душа во Флоренции не заботится больше о произведениях своих старых мастеров; а толпа иностранцев, как правило, стремится лишь попасть в омнибус, чтобы быстро объехать вокруг собора и увидеть его мелькающим среди клубов дыма.

121. Площадь перед собором Парижской Богоматери была так же превращена в стоянку экипажей, когда в 1872 году я видел ее в последний раз[227]. В настоящее время в пятидесяти шагах от того места, где я пишу, находится ораторий Святого Духа, используемый как табачный склад; одним словом, по всей Европе скотство Калибана и пьяный разгул шатающегося сатира врывается в каждый некогда заветный уголок, где раньше царили благоденствие и поклонение чудодейственной силе красоты.

Мутный поток непристойности, заливающий купол и башню стигийскими водами грешных мыслей, – ничего священного не осталось в тех местах, где прежде не было ничего мирского.

Этому учит, при вашей способности воспринимать, и башня Джотто, как и все христианское искусство того времени. Наряду с изложением евангельских событий, целью этого искусства (часто в данном случае проникнутой страстным желанием) было показать силу Евангелия. Историю Христа в надлежащем месте – да, историю всего, что Он сделал, и того, как Он умер, изображали на главном месте, но потом и, как я сказал, часто с более вдохновенной фантазией представляли Его присутствие при даровании плодов и Его руководство трудом в течение года. И солнце, и дождь, и продолжительность дня и ночи даруются Его рукой; все радости и огорчения, и сила, и тяжесть работы, и прекращение ее происходят под Его взглядом и во славу Его. Обычные сезонные занятия, домашние обязанности крестьян, самые скромные навыки ремесленников всегда бывают запечатлены на камнях Церкви как первое и истинное условие покорности и самоотвержения.

122. Среди этих изображений человеческого искусства, созданных под небесным водительством, серия барельефов в основании башни Джотто, несомненно, должна занимать главное место в Европе[228]. Сначала вы, возможно, будете удивлены мелкомасштабностью барельефов относительно камня, на котором помещен каждый из них; но эта мелкомасштабность позволила создателям башни выполнить их собственными руками[229]; кроме того, в прекраснейших произведениях архитектуры самый красивый декор всегда решен как ювелирное украшение и окружен пустым пространством – подобно драгоценным камням в короне или пряжке пояса. Вообще, великому мастеру невозможно вырезать самому весь находящийся на виду декор; более того, он терпит неудачу даже в композиции, если барельеф становится чем-то вроде инкрустации или его выполнение требует обработки больших масс камня. Если же он не делает этого, то терпит неудачу зритель. Изучение перегруженной скульптуры Чертозы в Павии займет у вас целый длинный летний день, и, усталые, в последний час вы почувствуете пустоту в душе. Но рассмотрите однажды терпеливо и последовательно эти ювелирные вкрапления Джотто, и работа в течение часа создаст впечатление на всю вашу жизнь. Насколько возможно, изучите их на месте, но, чтобы узнать их досконально, вам нужно иметь фотографии; приглушенный цвет старого мрамора, к счастью, смягчает освещенность, благодаря чему на фотографии получаются менее резкие тени, чем это обыкновенно бывает при фотографировании скульптуры, и найдется очень мало произведений искусства, которые можно было бы так хорошо исследовать дома, далеко от места.