За правое дело - Василий Семёнович Гроссман

квадраты, эти медные прямоугольники сжатых полей, чередующихся с малахитовыми прямоугольниками озимых, нити проселочных и грейдерных дорог – вся эта удивительная геометрическая картина, видимая с самолета, была для него знакомой и не менее привычной, чем подлинный мир в огромном, мешающем вождению войск, разнообразии трав, кривых, дуплистых ветел, плачущих сопливых мальчишек, мечущихся птиц, коров, овец, пыли, оврагов, дыма, крика.

Внизу лежали камыши. Сколько в них было уток, какое тут раздолье для охоты.

Самолет пошел на снижение – истребители, шедшие за ним в хвосте от Балашова, то плавно поворачивали, то на стремительных виражах поднимались вверх. «Дуглас» прошел низко над Волгой. Жуков увидел ползущую по берегу пехоту, посреди реки огромную баржу, уставленную машинами, сотни красноармейцев, поднявших вверх головы и следивших за самолетом, у переправы застыл длинный хвост ожидающих очереди машин.

Невеселая схема снабжения рисовалась для отходивших на внутренний сталинградский обвод дивизий.

И тут же вспомнился разговор в Генштабе о подготовке контрудара. Он закрыл глаза и увидел генштабовскую карту – две разворачивающиеся с юга и севера огненно-красные стрелы.

Он громко закряхтел, поморщился, представил себе сегодняшнее удовольствие фельдмаршала Бока, отмечающего на карте прорывы к Волге немецких войск.

Да, вот уже перерезана последняя сухопутная коммуникация.

Он повернулся к генералу, сидевшему за его спиной, и сварливо сказал:

– На Дону технику бросили, а на Волге стерлядь варите? – И выругался крепким словом.

Красноармейцы на барже вдруг увидели низко идущий над Волгой двухмоторный самолет. Следом за ним шли истребители; те истребители, что были над Волгой, ринулись вверх, в сторону, прикрывая казавшуюся медленной по сравнению с ними транспортную машину.

– Глянь-ка, глянь-ка, Вавилов, – крикнул молодой парень, указывая на плавно движущийся «Дуглас», – кто бы это прилетел?

И второй красноармеец, окинув взором мечущиеся вокруг «Дугласа» истребители, прислушался к ржанию и топоту, свидетельствовавшему, что действительно силы моторов поднятых на воздух машин равны силище табуна в пятнадцать тысяч лошадей, грохоча бегущих по небу, этот второй с лукавой серьезностью все понимающего человека ответил:

– Должно быть, ефрейтор, что отстал вчера на продпункте, прилетел.

9

Ночевали они в Верхне-Погромном. Майор Березкин и лейтенант пошли спать в сарай, подполковнику Даренскому постелили в избе, а представитель начпрода и водитель легли спать в машине, поближе к вырытому во дворе окопчику-щели.

Это был очень душный и жаркий вечер. За Волгой слышалась орудийная стрельба, и небо на юге было в светящихся клубах дыма. Снизу по реке все время слышался гул, словно Волга валилась со скал в преисподнюю, и вся плоская громада степного Заволжья дрожала, подчиненная этому тяжелому гулу: позванивали стекла в избе, тихонько скрипела на петлях дверь, шуршало сено, и с чердака сыпались кусочки глины. Где-то рядом вздыхала корова, ворочалась, приподнималась и снова ложилась – ее, видимо, тревожил гул, запах бензина и пыли.

По деревенской улице шли войска, двигались пушки, грузовики. Автомобильные фары мутно освещали колеблющиеся спины идущих, в клубах пыли блестели дула винтовок, вороненые стволы противотанковых ружей, широкие, как самоварные трубы, минометы. Ночная пыль стлалась вдоль дорог, тяжело клубилась черными облаками у ног. Не было конца потоку людей, они двигались в глубоком молчании. Иногда мигающий свет порождал во тьме голову в железной каске, худое лицо, темное от пыли, с блестящими зубами. А через мгновение машина проносилась мимо, и следующая за ней на миг ловила фарами сидящую в кузове мотопехоту, в касках, с ружьями, с черными лицами, с развевающимися за плечами плащ-палатками.

Свистя, проносились могучие трехосные грузовики, буксируя за собой семидесятишестимиллиметровые пушки с еще теплыми от дневного зноя стволами.

Ошалевшие от ярких фар мохнатые совушки метались в воздухе. Ужи и желтобрюхи, потрясенные гулом и грохотом, пытались уйти далеко в степь, переползали сотнями прибрежную дорогу, и их раздавленные колесами тела темнели среди белого песка.

Ночное небо было полно гудения, среди звезд ползали «юнкерсы» и «хейнкели», по нижним этажам неба, потрескивая, шли на бомбежку «кукурузники», и где-то высоко-высоко глухо ревели медлительные четырехмоторные мамонты – «ТБ-3».

Все небо было охвачено гулом. Тем, кто был внизу, казалось, что они стоят под пролетом огромного, украшенного звездами, темно-синего моста, слушают грохотание движущихся над головами железных колес.

Маяки-прожекторы на аэродромах Заволжья, плавно поворачиваясь вокруг оси, намечали ночные дороги, и на дальней периферии неба светящийся километровый карандаш с молчаливым бешеным усердием вычерчивал голубой круг.

По военно-автомобильной дороге двигались без конца и без начала машины и люди, вспыхивали фары и гасли мгновенно, вспугнутые злым криком пехоты:

– Туши свет, летит!

Черная пыль клубилась над дорогой, и высоко в небе стояло зарево. Это мерцающее, светлое зарево уже несколько ночей стояло над Волгой.

И его увидело все человечество. Зарево влекло и ужасало тех, кто шел к нему.

А навстречу спешившим к Сталинграду войскам проселком, с юга на север, степными тропинками шли бойцы разбитого в боях на Дону Юго-Западного фронта.

В ушах красноармейцев все еще стояли крики раненых, их давило небо, провисшее от тяжести немецких бомбардировщиков. Они еще чувствовали на своих щеках горячий воздух пожаров.

А в степи под теплым августовским небом лежали беженцы: женщины и девушки, одетые в меховые шубы, с фетровыми ботиками на ногах, в теплых кацавейках, в пальто, вытащенных в последнюю минуту из сундуков. Дети спали, лежа на узлах. Запах нафталина, шедший от вещей, смешивался с запахом вянущей в степи полыни.

А еще дальше – в оврагах и ярах, вымытых весенней водой, неясно горели огоньки: то шедшие на переформирование бойцы рабочих дорожных батальонов, пастухи, переправившие стада в Заволжье, сидя у маленьких костров, варили сорванную на огородах тыкву, латали одежду.

Возле ворот стояли представитель продотдела, водитель «пикапа», старуха хозяйка.

Все они молча глядели на войска, спешившие к Сталинграду среди ночи. Минутами казалось, что в стремительном людском потоке нет отдельных людей, что движется одно огромное существо с огромным сердцем и устремленными вперед глазами.

Вдруг от пешей колонны отделился человек в каске и подбежал к воротам.

– Мамаша, – крикнул он, протягивая аптечную бутылочку, – налей воды!

Пока старуха лила из кружки воду в узкое горло бутылочки, боец стоял, оглядываясь то на осанистого представителя, то на уже прошедшее мимо отделение.

– Фляжку тебе нужно, – сказал представитель, – какой ты солдат без фляжки.

– Зачем мне фляжка, и бутылочка хороша, – сказал боец.

Он поправил брезентовый поясок. Голос у него был тонкий и в то же время хриплый, какой бывает у птенца. И худое лицо его с острым носом, и молодые глаза, блестевшие из-под широкой нависшей надо лбом каски, напоминали глядящую из