Дневники русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова

некоторые черты, сходные с английскими. Не говоря уже о внешности, хотя и чисто великорусского происхождения, я не обладаю фигурой русской женщины – с пышно развитой грудью и боками. Я тонка и держусь всегда чрезвычайно прямо.

Нравится мне также и внутренность английских домов, их комфорт, то уменье, с каким англичанин умел устроить свое помещение. В их комнатах нет французской пестроты, они не заставлены мебелью, как в Париже – повернуться негде, из боязни, чтобы не опрокинуть столик с какими-нибудь bibelots155. Они высоки, светлы, просторны и убраны, если можно так выразиться, со спокойным, благородным изяществом. Камины больше и уютнее французских. Они пока еще не топятся; но по одному внешнему виду можно себе представить – до чего хороши они в длинные зимние вечера, когда вся семья собирается около огня.

Английский камин – это такая же поэзия домашнего очага, как у нас самовар. Недаром поэты воспевают его…

Принято почему-то считать англичан неспособными понимать поэзию, искусство… Какая ошибка! Да, они обладают очень своеобразной артистической жилкой: уменьем устраивать свое жилище. И их практичность сделала это уменье народным, распространило его и на рабочие классы. Характерно, что Вильям Моррис и Джон Рескин – эти апостолы религии красоты, старавшиеся распространить ее, сделать доступной для масс – были англичане.

Я мало ценю роскошные художественные французские салоны в разных стилях, раз они недоступны массе.

А здесь – рабочий живет в чистом домике, устроенном так разумно и уютно, что любой русский столичный интеллигент может позавидовать ему в удобстве.

Англичане у себя на острове создали своеобразную моду – носят белые пикейные платья, живописные шляпы с широкими полями и перьями, и еще какие-то очень красивые и оригинальные, каких на континенте не носят: газовые оборки, пришитые к соломенной тулье, обрамляют лицо и образуют как бы вроде капора. Такие шляпы очень идут к юным лицам, обрамленным локонами.

Я всегда любила белый цвет и шляпы с большими полями. Также и спорт. И моя любовь к лодке, к плаванию – немало возмущала мать; а велосипед я могла купить себе только, когда была совершеннолетняя. Такая, ничем не объяснимая любовь к спорту окончательно потеряла меня в глазах матери.

Я столько перенесла от непонимания окружающими моих склонностей, что здесь наслаждалась сознанием того, что мне далось с таким трудом – здесь – достояние всякой женщины чуть не с детства.

А как хороши английские парки! Это, пожалуй, самое лучшее, что я видела в Лондоне. У нас в России – природа в городах точно торт – разрезана и аккуратно расположена по кусочкам. Немудрено, что для сохранения их в приличном виде «по траве ходить, деревья ломать, цветы рвать и собак водить – строго воспрещается».

А здесь – все идут в громадные парки, как к себе в дом, располагаются, где хотят; завтракают, читают, спят на лоне природы… С непривычки я сначала все озиралась кругом: казалось, вот-вот вырастет знакомая фигура блюстителя порядка, и внушительно произнесет: «ходить по траве не приказано». Англичан можно не любить, но им нельзя не удивляться.

Есть в этой нации какая-то железная энергия – сила, которой нам недостает.

Когда подумаешь – что сделано на этих островах, на пространстве меньшем двух-трех наших губерний – только тогда представишь себе ясно, до какой степени интенсивна здесь жизнь и насколько она у нас экспансивна.

Национальный характер англичан – прямое следствие географического положения страны. И поэтому мне положительно смешно слушать выражения порицания их эгоизму, гордости и пр. Очевидно, у нас в обществе еще мало распространены знания о влиянии географического положения на характер жителей. Чем они виноваты, что природой отделены от остальной Европы, что у них необыкновенно предприимчивый дух, практичность? И если бы мы были на месте англичан и при своей изолированности создали бы то же, что они, неужели и в нас не развилось бы то же гордое домосознание?

12 августа, понедельник.

Страшно устала.

Сколько уже дней прошло, как я здесь… если б получить письмо от него?

Но как и что могу я написать ему? – как врачу, конечно, – хотя и чувствую себя хорошо; но иначе нельзя… и вот я пишу.

Monsieur.

C’est au-dessus de mes forces, je n’en pius plus. Je sais que je ne dois pas m’adressera vous, – je le sais – mais ce mal domine tout: l’orgueil, l’amourpropre, il me semble que rien ne me reste, rien que cet état affreux dont le seul remède sûr – c’est la mort. Elle ne m’effraye pas, mais c’est l’inconnu au delà: «Où trouverai je maintenant la force pour vivre et comment supporterai-je la jour de la mort?» Personne n’a pu répondre а cette question de Nietzsche, qui est-ce qui me répondra?156

15 августа, четверг.

Это еще ничего не значит, что я ему написала; это только так; я веду теперь такую деятельную жизнь, жаль только, что успехи в английском языке подвигаются медленно: когда мой знакомый свободен и приходит ко мне, мы говорим по-русски, остальное же время осматриваю Лондон одна. Практики в языке слишком мало.

16 августа, пятница.

Сегодня утром увидела я на столе белый конвертик с изящным почерком… Какое счастье держать его в руках, какое страдание читать письмо, которое в нем лежит!

Mademoiselle, – читала я, – Vous êtes trop complète, trop intelligente, trop philosophe, trop embarrassée de vos idées! Vous rappelez vous certain mot de l’Ecriture: «Heureux les pauvres d’esprit, parce que le royaume des cieux leur appartient»… Faites en l’application que vous voudrez, donnez lui l’application qui vous semblera bonne, je vais moi en deux mots vous dire comment je le traduis et le comprends: «Celui qui cherche ne trouvera pas; celui qui pense – abîmera sa pensée, celui qui veut savoir ne saura pas; l’homme est enclos dans la petitesse de son cerveau, il essaie de se faire grand, d’approcher du fini et de l’infini par la science, il n’arrive qu’à reculer les frontières de son impuissance: plus il sait, plus il comprend qu’il ne saura pas; plus il comprend qu’il ne saura pas, – plus il souffre; plus il souffre – plus il maudit la vie qu’il supit; plus il la maudit, – plus il veut mourir. Tel est, mademoiselle, votre mal. Vous ne sortirez das du cercle étroit où l’homme tourne dans la vie comme dans la mort. Sachez vous résigner а être rien, même si vous pensez pouvoir être quelque chose. Car vous ne pouvez pas être moins que vous êtes, et vous ne pouvez guère être davantage. Vous êtes