Стальная империя Круппов. История легендарной оружейной династии - Уильям Манчестер

Узников Дехеншуле перевели в Неерфельдшуле, но женщины на Гумбольдтштрассе оставались на старом месте. Этот лагерь, как непроизводительный, вызывал неудовольствие Круппа. Девушки были слишком слабы для такой работы. Расходовать средства на жилье для них, с точки зрения руководства, не имело смысла, и по указанию начальника лагеря 500 человек запихнули в кухню. Транспорта уже не было, и еврейки начинали свое ежедневное девятимильное путешествие в 4.30 утра. Дорога занимала около двух часов в один конец. Лагерный суп вызывал у них отеки, а с наступлением холодов все стало еще хуже. Деревянная обувь была разбита и стала практически негодной к употреблению, а одежда из мешковины износилась. Девушкам приходилось обматывать ноги тряпками (если была такая возможность) и набрасывать на плечи одеяла вместо плащей. Еще до первого снега их ступни были сбиты до крови. Если старые рабочие на «Вальцверк-2» сочувствовали рабам, то молодые немцы и надсмотрщики становились более нетерпимыми. Однажды на заводе французский рабочий попросил дружественно настроенного немца отправить письмо. В тот же вечер этот «добрый самаритянин» был схвачен на почте, а на другой день Эрнестина Рот видела, как этого человека провели вокруг цехов с плакатом на спине, на котором сообщалось о его вине и о том, что за это он приговорен к смерти.

Поскольку родственники евреек погибли в газовых камерах, девушки мало интересовались почтой. В целом же положение их продолжало ухудшаться.

После Аушвица у них отросли волосы, и теперь, по приказу начальников работ, недовольных рабынями, им выстригали волосы, чтобы прическа виновной была тем уродливее, чем хуже результаты ее работы. С обезображенными головами, искалеченными руками и ступнями, они порой уже не походили на людей.

Вдобавок, чтобы подчеркнуть, что они – существа низшего сорта, узницам запретили пользоваться заводскими туалетами, и они справляли нужду прямо во дворе, на глазах у проходящих.

Елизавета рассказывала, как иногда надеялась, что рядом упадет бомба и на другой день уже не придется выходить на работу. Ее сестра Эрнестина признавалась, что искала смерти. Она говорила, что во время воздушного налета, за три дня до своего дня рождения, выбежала во двор из подвала кухни и радовалась, что ее могут убить и она не доживет до дня рождения. В ту ночь лагерь не пострадал, однако через месяц, 12 января, кухня все-таки была разрушена во время бомбардировки, и подвал превратился в постоянное жилье для девушек. Там не было света, тепла, не было воды. Эрнестина рассказывала во время процесса: «Зимой нам было очень холодно. Выпало много снега. Начались морозы, а подвал, в котором мы находились, не был утеплен. Нам выдали только по одному одеялу, поэтому мы там замерзали».

Другое свидетельство о положении девушек принадлежит посетившему их лагерь доктору Егеру, старшему лагерному врачу фирмы, который писал личному врачу Альфрида: «Во время моего посещения я убедился, что эти женщины страдают от гнойных ран и ряда болезней. У них нет обуви, и они ходят босиком. Единственная одежда каждой из них состоит из мешка с дырками для головы и рук. Волосы на головах выстрижены… Лагерь окружен колючей проволокой… Невозможно войти в жилье заключенных, чтобы вас при этом не покусали блохи, которых здесь множество».

В это время их хозяева приняли окончательное решение о дальнейшей судьбе работниц. В феврале 1945 года Иоганнес Мария Дольхайне и Оскар Рик, занимавшиеся отбором и организацией труда женщин, посовещались и доложили Леману, что, по их мнению, «обитательницы концентрационного лагеря ни при каких обстоятельствах не должны попасть в руки наступающих американских войск».

Леман дал указания Фридриху Янсену избавиться от девушек. После ареста Альфрид в своих показаниях признал, что ему было очень неприятно их присутствие на его заводе и ему «хотелось отделаться от них как можно скорее». Свидетели защиты утверждали, что Крупп просто имел в виду необходимость перевода девушек в другое место «в интересах их собственной безопасности», но этот аргумент выглядит странным, учитывая все, что с ними уже случилось, и особенно то, что ожидало их в недалеком будущем. Альфрид также показал, что в то время «велись переговоры с господином из Бухенвальда». Работницы были для него источником потенциальных неприятностей. Как говорил на суде один из его подчиненных Зоммерер, они шли на работу и возвращались в лагерь через центр города, и «каждый день их мог видеть кто угодно». Макс Ин в своих показаниях отмечал, что «было предложено отправить 520 евреек, работавших у Круппа, до начала оккупации на прежнее место, то есть в Бухенвальд». Леману, как одному из доверенных лиц Альфрида, было приказано от имени фирмы «обеспечить транспортировку женщин в Бухенвальд. Эсэсовцы согласились эвакуировать женщин, но уже не могли раздобыть транспорт. Департаменту Лемана удалось найти поезд».

«Наконец-то я этого добился! – говорил Леман Зоммереру в начале марта. – Теперь уже самое время отправить их отсюда». Эссенский вокзал был разрушен бомбами, но станция в Бохуме была цела. Здесь должен был 17 марта остановиться поезд, везущий 1800 жертв в Бухенвальдский лагерь смерти, и взять еще 500 узниц на свободные места. Зоммерер с конвоем эсэсовцев должен был лично сопровождать девушек до места, чтобы железнодорожные власти не задавали лишних вопросов по поводу этой партии. Впрочем, у представителей Круппа едва ли могли возникнуть какие-то затруднения.

Однако, к сожалению для руководителя концерна, полностью скрыть эту акцию не удалось. Слишком многие были посвящены в проблему. Эсэсовцы-то молчали, но слухи об этом деле просочились из главного управления, дошли до начальников цехов и даже до мастеров и десятников. Вскоре о предстоящем рейсе знали почти все. Кто-то из тех, кто сочувствовал заключенным, шепнул Елизавете Рот, что им приготовлено. Она же по дороге в лагерь передала это другим. Крематорий приблизился вплотную. у них почти не было шансов избежать его. Однако Роза Кац каким-то образом подружилась с одним рабочим, Герхардтом Маркардтом, который жил в маленьком домишке неподалеку от завода и однажды показал его Розе. У сестер Рот не было таких знакомств, но Елизавета как-то вечером увидела, где живет один рабочий из их цеха, Курт Шнайдер, который, по ее впечатлению, им сочувствовал. Она надеялась, что он может им помочь в случае необходимости.

Главная задача состояла в том, чтобы выбраться за ограждение из колючей проволоки. Сестры приметили одно место, где ограда была повреждена последней бомбежкой. Елизавета задумала во время следующего воздушного налета, когда начальник лагеря и охрана уйдут в убежище, увести свое «стадо голов», как называли их немцы, через дырку в заборе. Именно так все и произошло.

* * *

Хотя встреча молодых узниц с войсками союзников была весьма нежелательна для хозяина фирмы, еще опаснее для него была бы утечка информации о том, что его фирма создала концентрационный лагерь для маленьких детей. Поэтому решение о ликвидации Бушмансхофа (а именно так назывался этот лагерь) было принято еще до того, как удалось получить места в поезде на Бухенвальд.

Намерение сохранить в тайне историю Бушмансхофа удалось почти полностью. А приоткрылось дело лишь после того, как Рольф Хоххут написал книгу «Представитель». И там, в приложении, он высказал мысль, что если бы «крупнейший предприниматель Великой Германии и его семья» не применяли двойных стандартов по отношению к немцам и иностранцам, то «98 детей из 132 маленьких заключенных лагеря Верде около Эссена могли бы не умереть». Вот тогда-то один из служащих Круппа возмущенно заявил автору этих строк, что Хоххут «все перевернул, представив как злодеяние». Крупповец пояснил, что в действительности «Берта Крупп с помощью Красного Креста построила сиротский приют». Но Берта Крупп и Красный Крест здесь ни при чем, заключенные не были сиротами, и Хоххут лишь слегка коснулся истины. Ее и знали-то меньше дюжины человек, а они предпочитали хранить молчание. Тишина не нарушалась отчасти из-за того, что факты были просто невероятными, а также потому, что лагерь для детей находился не «около Эссена», а в двадцати шести милях; но главным образом потому, что там просто никого не осталось в живых. По крайней мере, о выживших ничего неизвестно.