Сага о Рунном Посохе - Майкл Муркок

Если он надеялся, многократно меняя ход событий, отыскать способ постичь истину, сокрытую в нем самом, то теперь стало ясно, что он потерпел неудачу. Он довел свою тактику до логического завершения, взял на заметку все возможности, которые проистекали из такого варианта развития событий, поразмыслив над следующим поворотом, который надлежит изучить в будущем. Какая досада, что Ноблио погиб при Лондре! Этот философ-поэт обладал огромной ученостью и острым живым умом, так что помощь его сейчас очень бы пригодилась Хоукмуну.

Точно так же могли бы прийти к нему на помощь и прочие служители Рунного Посоха: Рыцарь-в-Черном-и-Золотом, Орланд Фанк или загадочный Дженемайя Коналиас, который, правда, никогда и не настаивал на своей принадлежности к роду человеческому. Тщетно во мраке ночи он взывал к ним, но так и не получил ответа. Теперь, когда Рунный Посох был в безопасности, они забыли о Хоукмуне, и лишь мысль о том, что эти люди, в общем-то, ничем ему не обязаны, не позволяла Хоукмуну обидеться на их молчание.

Но все же возможно ли, чтобы Рунный Посох оказался замешан в происходившем и в том, что творится с герцогом Кельнским сейчас? Не нависла ли какая новая угроза над этим таинственным предметом? Или Рунный Посох привел в действие новую последовательность событий, плетя иной узор судьбы? Хоукмун не мог избавиться от подозрения, что нынешняя ситуация гораздо сложнее и многограннее, чем говорят об этом те факты и события, свидетелем которым он является. Рунный Посох и его служители манипулировали им в прошлом точно так же, как сейчас он сам манипулирует своими фигурками на столах. Может быть, история повторяется? И не поэтому ли он так увлекся своими играми? Это дает ему иллюзию власти, в то время как сам он находится под воздействием куда более мощных сил.

Но Хоукмун решительно отверг эти подозрения. Нужно возвращаться к своему занятию и посвятить себя этому целиком.

Только так он сможет отвернуться от истины.

И делая вид, будто отдает все силы поискам ее, на самом деле увлекался лишь поисками самими по себе, ибо они давали ему возможность бегства. Ясным взором взглянуть в лицо ситуации было бы для него невыносимо.

Таковы испокон веков были пути человечества.

Прошел месяц.

На своей гигантской шахматной доске Хоукмун разыграл еще не менее двух дюжин вариантов развития событий, однако Иссельда так и не стала к нему ближе, даже во сне. Взъерошенный, с покрасневшими глазами, с воспаленной, покрытой пятнами экземы кожей, ослабленный и вялый из-за недостатка питания и упражнений на свежем воздухе, Дориан Хоукмун более ничем не напоминал героя прошлых лет — ни духом своим, ни манерой держаться, ни характером. Он казался лет на тридцать старше своего возраста. Одежда его, порванная, запятнанная, была пропитана запахом болезни и напоминала лохмотья нищего. Немытые волосы жирными прядями обрамляли изможденное лицо. В неопрятной клочковатой бороде застряли какие-то крошки, дыхание сделалось тяжелым и свистящим. Его часто мучил кашель, и он что-то бормотал себе под нос. Слуги старались избегать его, насколько возможно, но он почти не пользовался их услугами, а потому и не замечал их отсутствия.

Он изменился настолько, что едва ли сейчас кто-то из друзей мог бы признать героя Кельна, служителя Рунного Посоха, великого полководца, который возглавил мятеж против Империи Мрака и привел их к победе, в этом больном человеке, с трудом держащемся на ногах.

Жизнь его угасала, но он этого даже не замечал.

Маниакальное стремление познать все возможные исходы судьбы, которое обуяло Дориана Хоукмуна, теперь медленно убивало его самого.

И грезы его менялись. И поэтому он спал теперь гораздо больше, чем прежде. Во сне он носил четыре возможных имени. Одним был Джон Дейкер, но гораздо чаще теперь его звали Эрекозе или Урлик. И лишь четвертое имя постоянно ускользало из памяти, хотя Хоукмун точно знал, что это имя существует. Просто по пробуждении он никогда не мог его вспомнить. Теперь он всерьез задумался о перевоплощениях. Действительно ли он во сне вспоминает свои прошлые жизни, как это показалось ему поначалу? Однако здравый смысл повелевал отринуть эту теорию.

Порой во сне он встречался с Иссельдой, но радости эти встречи не доставляли. Даже во сне он испытывал гнетущее беспокойство, словно чувствовал себя обремененным слишком тяжкой ответственностью, ощущением постоянной вины, хоть и не помнил, какой именно. Были ли его прочие существования столь же трагичными, как и нынешнее? Одна лишь мысль о подобной нескончаемой трагедии казалась нестерпимой, и он поспешил оттолкнуть ее прежде, чем она успела окончательно сформироваться в сознании.

И все же во всем этом чудилось что-то смутно знакомое. Не сталкивался ли он прежде с чем-то подобным? Но где? В прошлых сновидениях или в разговорах, но с кем? С Ноблио? Или то было в Днарке? В далеком городе Рунного Посоха?

Постепенно в нем зародился страх, даже крохотные фигурки на столах стали источать смутную угрозу, и на время он почти забыл о своих прежних играх. На грани реального ему стали мерещиться смутные тени.

Откуда же взялся этот страх?

Должно быть, убеждал себя Хоукмун, это оттого, что он приблизился к разгадке тайны Иссельды и некие силы пытаются внушить ему ужас, дабы помешать достигнуть цели. Возможно, они даже будут готовы убить его, когда почувствуют, что он на пороге истины. Герцог обдумывал десятки гипотез, каждая из которых отличалась особой изощренностью. Кроме одной — единственной, которая даже не пришла ему на ум — что страх этот он внушил себе сам. Это был страх перед правдой, которая его не устраивала, которой он опасался. Это лжи и самообману угрожала опасность, и ложь из последних сил пыталась укрыться за защитными редутами. И герцог, подобно большинству людей, из последних сил отстаивал свои позиции перед натиском истины.

Именно в ту пору он начал подозревать слуг в сговоре со своими врагами. Убежденный, что они пытаются его отравить, он взял привычку запираться на ключ и отказывался открыть дверь, даже когда челядинцы являлись позаботиться о нем. Он ел лишь столько, сколько требовалось его телу для поддержания жизни, а пил одну лишь дождевую воду, собирая ее в чашки, выставленные на подоконник. Когда же усталость, наконец, одолевала его, Хоукмун погружался в сон. Видения, мелькавшие у него перед глазами, сами по себе были довольно приятными. Он видел пасторальные пейзажи, неведомые города, сражения, в которых сам Хоукмун никогда не принимал участия, необычные народы и поражающие воображение существа, с которыми ему не доводилось сталкиваться даже во время самых опасных своих приключений на службе у Рунного Посоха. И тем не менее даже эти видения внушали ему ужас. Там появлялись и женщины, и некоторые из них могли оказаться Иссельдой, но вид их не доставлял никакого наслаждения, а лишь будил безотчетную тревогу. Однажды, мимолетно, лик ее явился ему в зеркале, когда Хоукмуну снилось, будто он взирает на собственное отражение.

Как-то поутру, после очередного сновидения, вместо того, чтобы, по обычаю, встать и немедленно направиться к столам с макетами, он остался лежать в постели, уставившись в потолок. В слабом утреннем свете, что просачивался сквозь щели в плотных занавесях, которыми были закрыты окна, он вдруг достаточно отчетливо различил верхнюю часть тела мужчины, чье сходство с покойным Оладаном не вызывало ни малейших сомнений. Особенно в том, что касалось посадки головы, выражения лица и глаз. У незнакомца были длинные черные волосы и широкополая шляпа, а на плече сидел черный с белым котенок. Без всякого удивления Хоукмун заметил за спиной у зверька аккуратно сложенные крылья.