Царица поверженная - Маргарет Джордж

– Антоний, – сказала я, – это просто неприлично. Ты не можешь запереться здесь навечно.

– Могу я хотя бы недолго побыть наедине с собой? – наконец откликнулся он. – Я имею право на несколько мгновений уединения.

– Не таких мгновений, – отрезала я. – Не сразу после…

– После чего? После битвы? Так не было битвы. Никакой битвы. Или ты хотела сказать – «после бегства»? Это ты имела в виду?

В голосе его звучала горечь – горше воды из Мертвого моря, которую мне довелось попробовать однажды в прошлом.

– Как бы то ни было, ты должен сказать несколько слов солдатам. Они нуждаются в этом, они надеются на тебя.

– И что я скажу в оправдание их надежд? Что Аминта, лучший наш кавалерийский командир, ускакал к Октавиану вместе со своей конницей? А он так и поступил – Аминта, который возвысился и стал тем, кем он стал, благодаря мне!

Теперь его гнев отступил на второй план, обнажая боль.

– Наверное, я не способен больше командовать, потому что разучился разбираться в людях. Я верил Артавазду, я верил Аминте!

– Когда человек задумал обман, не так-то легко заглянуть ему в душу.

Я вспомнила, как Аминта выхватывал кинжал, изображая страстное желание убить Октавиана. Мне очень хотелось успокоить Антония, но в его словах, увы, была правда. Ему потребовалось очень много времени, чтобы раскусить Октавиана, и это произошло только после того, как Октавиан сам сбросил маску. А потом история с Планком и Титием!..

Он наконец поднял голову и посмотрел на меня, но выражение его глаз мне не понравилось.

– Они говорят, что я глуп, потому что доверяю тебе, – сказал Антоний. – Что тебе от меня нужны лишь те земли, что я отдал Египту. – Он невесело рассмеялся. – И правда, я ведь так и поступил. Все мои дары… не говоря уж о нынешней войне…

Сначала он унизил меня, заставил при всех упрашивать открыть мне дверь, а теперь еще и это! Конечно, он вне себя от ярости и боли, но, если он хотя бы на миг способен думать обо мне вот так, он оскорбляет меня.

Да, сгоряча можно сболтнуть что угодно, а потом извиниться – дело обычное. Беда в том, что сказанное слово остается навсегда, назад его извинениями не вернешь. И не забудешь, хотя ради сохранения мира можно притвориться, будто все забыто. Как ни странно, произнесенные вслух слова оказывают влияние очень долго, а высеченные в камне стираются, несмотря на любые старания их сохранить. То, от чего нужно избавиться, упорно цепляется за существование и засоряет память, а важное и нужное уходит в небытие…

– Очень жаль, что приходится слышать от тебя такое, – ответила я. – Мне кажется, что я потеряла больше, чем приобрела, когда связалась с тобой.

Вообще-то, стоило бы придержать язык, но меня понесло.

– Я потратила огромные средства и поставила под удар свою страну…

– Опять «твоя страна»! Вечно «твоя страна»! Ты способна думать о чем-то другом?

Толпа снаружи возбужденно гудела. Антонию следовало поскорее выйти и обратиться к людям.

– Я царица. И делаю то, что подобает царице.

На сей раз он вскочил и схватил меня за плечи, больно впившись в них пальцами:

– А я думал, ты моя жена и считаешь это звание выше всех прочих!

– Так вот почему ты открыл дверь жене, а не царице? Но зачем тебе нужно сравнивать одну с другой? Ведь я – и жена и царица! – Мне никак не удавалось высвободить плечи из его стальной хватки. – Ты ведь тоже и император и муж. Иногда на первый план выступает одно, иногда – другое.

– О да. – Антоний по-прежнему больно сжимал мои плечи. – Просто… просто для наземных операций это поражение имеет решающее значение. И я… – Он выглядел так, словно готов был расплакаться. – Я не знаю, что теперь делать. Не знаю, каков следующий шаг.

– Для солдат сейчас не так уж важно, каков будет следующий шаг. Для них важно увидеть своего предводителя и понять, что они по-прежнему могут полагаться на него. Пойми, Антоний: если солдаты перестанут в тебя верить, битва проиграна заранее!

– Битва? Какая битва? Тут не будет никакой битвы.

– Сейчас ты не можешь утверждать это. Успокойся. Отдохни, подумай. Но сначала, во имя Геракла, выйди и поговори с ними!

– Ладно, – буркнул он и отпустил наконец мои многострадальные плечи.

Словно почерпнув невесть откуда силу духа, Антоний вышел и обратился к солдатам. Я слышала его голос – громкий и уверенный, прохладный и освежающий, как горный поток, – и думала, что еще не все потеряно.

В ту ночь им овладело отчаяние. Он пригласил Соссия и Агенобарба зайти к нам после ужина и обсудить состояние флота. Теперь, после провала наземной операции, флот имел особое значение. В результате неудачной попытки прорыва мы потеряли несколько кораблей, а несчастный Таркондимот из Верхней Киликии погиб.

– Сам видишь, – сказала я, – не все подвластные цари предают тебя. Таркондимот отдал жизнь, причем вдали от своего дома.

И впрямь, по грустной иронии судьбы страна этого царя, погибшего в морском сражении, не имела даже выхода к морю. Я очень сожалела о том, что сравнивала его со змеей, пусть и мысленно.

Антоний покачал головой:

– Бедняга.

– Если мы сейчас отступим, получится, что его смерть напрасна, – наседала я, не позволяя Антонию поддаться отчаянию.

– Значит, для искупления его смерти потребуются новые жертвы?.. Ну, где же они? – Он нетерпеливо ждал приглашенных командиров. – Уже поздно. А я устал.

Он потянулся за чашей вина.

Шли бесконечные минуты, и Антоний уже осушил вторую чашу, когда появился Соссий с выражением крайней озабоченности на обычно невозмутимом лице.

– Я постараюсь не задерживать тебя допоздна, – сказал ему Антоний. – Вот только придет Агенобарб, и…

– Агенобарб не придет, – мрачно обронил Соссий. – Он ушел.

– К Октавиану?

Антоний даже не удивился, и эта безнадежность напугала меня больше, чем дезертирство Агенобарба.

– Хотя бы записку он передал?

Он говорил так, словно Агенобарб не смог прийти на званый обед.

– Да, император. Вот.

Дрожащей рукой Соссий протянул ему свиток. Антоний сломал печать, пробежал глазами текст и хмыкнул:

– Как настоящий моряк, он отплыл до полного отлива. Читайте.

Антоний бросил письмо на стол.

Я дала возможность прочитать Соссию, потом взяла сама. Агенобарб отплыл на лодке один, как только стемнело. Это письмо показалось мне странным: записка частного характера, никакой политики.

– Кашель его сильно одолевал? – спросила я.

– Ну… – Соссий задумался. – Пожалуй, да. Вчера вечером он очень мучился, а за обедом из-за этого почти не