Близнецы. Черный понедельник. Роковой вторник - Никки Френч

Наконец она увидела его. Он стоял в дальнем конце комнаты, наклонившись к пожилой даме, что-то оживленно рассказывавшей. На нем был темный костюм и белая рубашка с расстегнутым воротом. Он похудел, решила она, а возможно, и постарел. Но она не могла сказать наверняка, потому что он стоял слишком далеко от нее, и комната лежала между ними, словно год.

Фрида сняла пальто и красный шарф, повесила их на соседний стул и поступила так, как поступала всегда, когда ей становилось страшно: расправила плечи, подняла подбородок и сделала глубокий вдох, пытаясь успокоиться. Она шла вперед, и ей казалось, что все вокруг замедлилось: танцоры, музыка, ее собственный шаг. Кто-то случайно коснулся ее и извинился. Женщина в платье цвета слоновой кости, младшая сестра Сэнди, пронеслась мимо, сделав легкий пируэт. Его скулы, его глаза, его серьезность и его счастье.

Неожиданно она оказалась рядом с ним и стояла так, пока наконец что-то не заставило его повернуть голову. И вот он уже смотрит на нее. Он не пошевелился, не прикоснулся к ней, не улыбнулся. Просто смотрел ей в глаза.

– Ты пришла.

Фрида развела руки в стороны.

– Поняла, что должна прийти.

– И что нам теперь делать?

– Может, выйдем?

– Пойдем в парк?

– Он закрывается на закате, – напомнила Фрида.

Он улыбнулся.

– В этом ты прекрасно разбираешься. Какие парки на ночь закрываются, а какие – нет.

– Но сзади есть терраса.

Они стали пробираться к выходу. Его сестра заметила их и начала что-то говорить, но передумала. Фрида не стала надевать пальто – холодный ветер налетел на нее, но она была только рада. Она снова чувствовала себя живой, и не имело значения, что окатывает ее волной – боль или радость.

Даже с этого места они могли смотреть вниз, на Сити, а сзади играла музыка и светились окна.

– И дня не проходило, – признался Сэнди, – чтобы я не думал о тебе.

Фрида подняла руку и провела пальцем по его губам. Он закрыл глаза и тихонько вздохнул.

– Это и правда ты? – прошептал он. – Спустя целый год.

– Это и правда я.

Наконец они поцеловались, и сквозь тонкую ткань платья она почувствовала жар его руки на своей спине. У поцелуя был вкус шампанского. Ее щеки были мокрыми, и сначала она решила, что плачет, но потом поняла, что это его слезы, и вытерла их.

– Где ты остановился? – спросила она.

– В своей квартире. Я собирался продать ее. Но ничего не вышло.

– Мы можем пойти туда?

– Да.

В такси они молчали до самого Барбикана. И в лифте тоже. Когда он открыл дверь квартиры, она оказалась знакомой и грустной одновременно. Немного затхлой, немного заброшенной.

– Повернись, – сказал он.

Она повернулась. Он расстегнул застежку-«молнию» ее переливающегося платья, и оно скользнуло на пол. Она стояла в его зеленых волнах, как русалка. Прошло четырнадцать месяцев, подумала она. Четырнадцать месяцев с тех пор, как он уехал. Через занавески пробивалась луна, и в ее свете она рассматривала его полное решимости лицо и сильное тело. Затем закрыла глаза и заблудилась, дав волю чувствам.

Когда Фрида проснулась, было четыре часа утра. К ней прижималось его теплое тело. Она выскользнула из-под одеяла. Несмотря на окружающую темноту, она смогла найти свои вещи и одеться. Потом взяла в руки пальто, шарф и туфли, чтобы не стучать каблуками по деревянному полу. С кровати донеслось бормотание. Она наклонилась и нежно поцеловала его в затылок, в то место, где он переходил в шею.

В самом начале прогулки ей казалось, что она все еще спит. Было темно, тихо и холодно. Она шла по Голден-лейн, который вливался в Клеркенвелл-роуд, и неожиданно поняла, что движется вдоль старых городских стен Лондона. В старину ее путь пролегал бы по садам и огородам, пересекая ручьи. Так рассказывают туристам экскурсоводы. Но Фрида думала о том, что, судя по всему, пришло позже: сараи, кучи мусора, сляпанные на скорую руку дома, скваттеры, авантюристы, – и сельская местность постепенно сдалась и умерла.

Она повернула, намереваясь совершить круг и вернуться домой. Теперь ее взгляду предстали офисные здания, и застроенные муниципальными домами микрорайоны, и маленькие галереи, и никогда не прекращающийся поток транспорта, и несколько запоздалых пешеходов на тротуарах, то ли заканчивающих свой день, то ли начинающих его. Кто-то подошел к ней и спросил, не нужно ли такси. Она притворилась, что не расслышала.

Этой ночью, или уже утром, город казался ей немного иным. Может, всему виной ясность мыслей, наступающая благодаря холодной темноте и темной неподвижности? Или то, что она снова кому-то открылась? Она вспомнила прошедшую ночь и вздрогнула. Огляделась. Она шла, почти полностью положившись на интуицию, и теперь ей нужно было сориентироваться. В это время суток триста-четыреста лет назад здесь было бы полно народу, нагруженных продуктами телег и домашнего скота, который перегоняют в город. Она подняла голову, увидела название улицы – Лэмз-Кондуит-стрит, улица Перегона овец, – и улыбнулась, словно оно отражало ее мысли. Название звучало очень мило, но на этом этапе своего путешествия овцы начинали толкаться и нервничать, улавливая запах скотобоен Смитфилдского рынка, доносившийся сюда с реки.

Она огляделась. Снова это чувство. Она всегда гуляла по Лондону по ночам, потому что именно в такое время чувствовала себя одиночкой, не привлекающей ничьего внимания. Но теперь все было иначе, и вовсе не из-за мыслей о Сэнди, спящем в своей квартире. Тут было что-то другое. Она невольно вспомнила детскую игру в «статуи». В ней нужно было оглядываться, стараясь поймать игроков во время движения. Когда ведущий оглядывался, они замирали, но с каждым разом подходили все ближе и ближе, пока наконец не хватали ведущего.

Когда она вернулась домой, была половина шестого утра. Она разделась и пошла в душ. Ее тело пропиталось его запахом. Она стояла под струями воды минут двадцать, пытаясь забыться, пытаясь не думать, однако ничего не получилось. Она поняла, что нужно звонить Карлссону. Но было еще слишком рано. Тщательно вытершись, она села в свое любимое кресло в гостиной – усталая, но полная энергии, вот только в глаза словно песка насыпали. С улицы донеслось пение птиц. Как бы зима ни сопротивлялась, весна уже близко. В начале восьмого она встала и сделала себя кофе и тост. В одну минуту девятого она позвонила Карлссону.

– А-а, это вы, – сказал он.

– Как вы догадались?

Повисла пауза.

– Вы что, совсем не разбираетесь в мобильных телефонах? – удивился он. – Когда вы мне звоните, ваше имя появляется у меня на экране.

– Вы, наверное, не хотите, чтобы я вам звонила.

– Я всегда рад, когда вы мне звоните.

– Я знаю, вы разочарованы моей беседой с Фрэнком Уайеттом.