«Искусство и сама жизнь»: Избранные письма - Винсент Ван Гог

он может потерять 2 года, воспрепятствовав своей оригинальности, – сказал ему, что нужно как следует пройти через импрессионизм, так же как некогда проходили через парижские мастерские. Он совершенно и полностью согласился с этим, именно потому, что так ты никого не шокируешь, а позже тебя не смогут обвинить в том, что ты оказался не на высоте. Он всерьез думает о том, чтобы отправиться писать угольщиков Боринажа, и если все еще будет здесь по приезде Гогена, мы попросим его сделать для нас на севере то, что мы сделали бы для него на юге – постарались бы изо всех сил, чтобы жизнь обходилась для него дешевле, чем при жизни в одиночку.Всегда твой Винсент

670. Br. 1990: 674, CL: W8. Виллемине Ван Гог. Арль, воскресенье, 26 августа 1888, или около этой даты

Дорогая сестра,

если ты позволишь писать по-французски, мне будет намного проще.

Еще приятнее для меня то, что скульптура волнует тебя больше живописи, тем более что, как убежден Тео, у тебя верный глаз и на картины тоже. Конечно, это еще не устоявшийся вкус, который никогда не поколеблется, но интуиция, инстинкт – это уже много, и как раз их часто не хватает людям.

Однако мне все же очень любопытно, как подействует на тебя Люксембург[246].

Правда ли, думаю я в хорошем настроении, то, что есть в искусстве живого и вечно живого, – это в первую очередь художник, а потом уже картина?

В общем-то, какая разница? Но если кто-то видит, как работают люди… под стеклом в музеях он этого не найдет.

Бедная мисс Гарриет у Ги де Мопассана, – наверное, она была права.

Но сделал ли ошибку художник, заигрывая со служанкой с фермы? Наверное, нет.

В жизни над нами всегда тяготеет рок. Многие художники умирают, или сходят с ума от отчаяния, или прекращают выдавать картины, потому что их самих никто не любит.

Ты уже читала американские стихотворения Уитмена? У Тео они должны быть. Очень советую прочесть их: прежде всего, это прекрасно, и затем, англичане много о них говорят. Он видит в будущем и даже в настоящем мир здоровья, щедрой и свободной плотской любви – дружбы – труда под обширным звездным небосводом, одним словом, то, что можно назвать лишь Богом и вечностью, вновь помещенными над нашим миром. Сначала это вызывает улыбку, настолько это простосердечно, а потом наводит на размышления, по той же причине. «Моление Христофора Колумба» превосходно.

Что скажешь о букете цветов работы Монтичелли, который есть у Тео, и об испанской женщине Прево? Это две подлинно южные картины.

Я очень много думаю о Монтичелли. То был сильный человек – слегка, и даже весьма, помешанный, – мечтавший о солнце, любви и веселье, но вечно донимаемый бедностью, с невероятно утонченным вкусом колориста, человек редкой породы, продолжатель лучшей старой традиции. Его кончина в Марселе была печальной, и перед этим он, вероятно, пережил свою Гефсиманскую ночь. Уверен, что я продолжаю здесь его дело, словно его сын или брат.

Мы только что говорили о судьбе, которая кажется нам печальной. Но нет ли иного рока, более заманчивого? Что нам до того, есть воскресение или нет, если на место мертвого тотчас же заступает живой? Он берется за то же дело, продолжает тот же труд, живет той же жизнью, умирает той же смертью.

Когда ко мне приедет друг Гоген и мы отправимся в Марсель, я твердо намерен прогуляться по Канебьер, одетый в точности как он – на портрете, который я видел: громадная желтая шляпа, черная бархатная куртка, белые брюки, желтые перчатки, тростниковая трость – и настоящая южная атмосфера.

Я отыщу марсельцев, знавших его при жизни, и если ты читала в «Тартарене» о том, что такое «Двайте шумэть»… По этому случаю мы пошумим. Монтичелли – художник, изображающий юг сплошь желтыми, оранжевыми, лимонными красками. Большинство художников, не будучи колористами в строгом смысле слова, не видят этих цветов и считают безумцем художника, видящего все не так, как они. (В Люксембурге ты найдешь картины Монтенара, выдержанные не в желтом, – и все же они мне очень нравятся. Но вероятно, Монтенар отнесся бы к тому, что делаю я, с полнейшим презрением.) Все это, разумеется, вполне ожидаемо. Поэтому я намеренно написал сплошь желтую картину: подсолнухи (14 цветков) в желтой вазе на желтом фоне (есть и другая, с 12 цветками на сине-зеленом фоне). Надеюсь когда-нибудь выставить ту, первую, в Марселе. Вот увидишь, найдется марселец или кто-нибудь другой, который вспомнит о том, что некогда делал Монтичелли. Тео показывал тебе барботин? Он великолепен. Отдыхай как следует. Мысленно обнимаю тебя.

Всегда твой Винсент

672. Br. 1990: 676, CL: 530. Тео Ван Гогу. Арль, суббота, 1 сентября 1888

Дорогой Тео,

всего пара слов, наспех, с огромной благодарностью за то, что ты так быстро отправил свое письмо. Мой хозяин уже являлся сегодня рано утром за арендной платой. Мне, конечно, пришлось озвучить свое решение, оставлю я дом за собой или нет (я снял его до Дня св. Михаила, и нужно заранее возобновить договор или отказаться от него). Я сказал хозяину, что беру дом еще на 3 месяца или, лучше, на месяц. Таким образом, предполагая, что приедет наш друг Гоген, мы не связываем себя арендным договором на длительный срок, на тот случай, если ему это не понравится.

Слишком часто я прихожу в глубокое уныние, думая о том, что скажет Гоген об этих местах, пожив тут какое-то время. Здесь очень одиноко, и хотя это оправдывает себя, ты должен прорубать ступени во льду[247], чтобы перебраться из одного дня, занятого работой, в другой такой же. Есть сложности с моделями, но терпение, а особенно, конечно же, постоянное присутствие нескольких су в кармане могут тут помочь. Но это вполне реальная трудность.

Я понимаю, что даже сейчас мог бы стать совершенно другим художником, будь я способен решить вопрос с моделями. Но я также понимаю, что могу отупеть и время моей плодовитости как художника уходит точно так же, как с течением жизни уходит мужская сила. Это неизбежно, и, конечно, здесь непременно нужно обладать уверенностью в себе и ковать железо, пока горячо.

Кроме того, я очень часто впадаю в хандру. Но Гоген и многие другие находятся ровно в том же положении, и мы должны прежде всего найти лекарство внутри нас самих, найти его в доброй воле и терпении – согласившись с тем, что мы всего лишь посредственности. Может быть, это позволит нам проложить новый путь.

С нетерпением жду твоего следующего письма, с более пространным описанием визита к Бингу. Не удивлен твоим словам о том, что после отъезда сестры ты почувствуешь пустоту. Главное – попытаться ее заполнить. Что может помешать тому, чтобы Гоген приехал к тебе? Он удовлетворится насчет Парижа, одновременно продолжая работать.

Однако в этом случае будет справедливо, если и он за все расплатится с тобой картинами. Сам я постоянно огорчаюсь, что делаю так мало, тратя столько денег.

Моя жизнь полна беспокойства и тревог, но, если часто переезжать с места на место, я могу испортить все еще больше. Мне чрезвычайно вредит то, что я не говорю на провансальском наречии.

Я всерьез думаю о том, чтобы пользоваться красками погрубее, такими же стойкими, но грубо тертыми.

Сейчас я нередко оставляю замысел картины из-за того, сколько нам будет стоить краска. Немного жаль – по той веской причине, что сегодня мы имеем силу творить, не зная наверное, сохранится ли она завтра.

И все же я не слабею физически, а скорее крепну, главное же, что желудок заметно поправился. Посылаю тебе 3 тома Бальзака, это слегка устарело и т. д., но Домье и де Лемюд не становятся хуже оттого, что их эпоха ушла. Я наконец-то принялся за «Бессмертного» Доде и нахожу его удивительно прекрасным, но малоутешительным.

Думаю, мне придется прочесть книгу об охоте на слонов или какую-нибудь насквозь лживую книжонку о совершенно невозможных приключениях, например Гюстава Эмара, чтобы прошла грусть, вызванная «Бессмертным». Именно потому, что он настолько прекрасен и правдив, давая почувствовать пустоту цивилизованного мира. Должен сказать, однако, что предпочитаю его «Тартарена» за истинную силу. Всего наилучшего сестре и еще раз спасибо за твое письмо.

Всегда твой Винсент

673. Br. 1990: 677,