Империя в войне. Свидетельства очевидцев - Роман Сергеевич Меркулов

Когда кого-нибудь из арестованных выводили, вся эта ватага облепливала клозет, который помещается между деревянных перегородок без дверей, разумеется, и пока человек делал свои дела, издевались над ним и харкали на него.

Трудно себе представить что-либо более ужасное! И это солдаты, это русские солдаты! Нет, разумеется, мы погибли, и ни о какой войне или даже о сносном мире и думать нечего, ведь, строго говоря, вся эта банда распущенных, озлобленных людей и не так уж виновата! С одной стороны, работа агитаторов и шпионов, с другой, гг. комиссары старательно поощряли весь этот революционный пыл. Даже тут комендант Лысой горы, само начальство, покровительственно относится «к справедливому негодованию товарищей солдат, которые с невиданным доселе упорством отстаивали Ригу», как изволил выразиться г. Керенский.

На сердце невообразимо горько. Теперь уже окончательно выяснилось, что все пропало, начинают явно побеждать большевистские лозунги. Порядочных, честных людей почти не осталось, да и кто пойдет; те, которые не погибли, или молчат, или бессильны. Нам, офицерам, стало окончательно плохо, и теперь, после выступления Корнилова, для нас все кончено.

Р. Ивнев, 11 сентября

Зал Армии и Флота. На процессе Сухомлинова. Утро. Какой несчастный и загнанный вид у Сухомлинова! Как бесконечно мне его жаль!

Как все грязно и какая невыносимая ложь вокруг. Лгут прокуроры, кривляются за деньги адвокаты. И все знают, что каждый лжет, и каждый знает, что все лгут. И нет ничего святого. И все заплевано.

Н. П. Окунев, 12 сентября

Начальником штаба Верх, главн. назначен Духонин, а Главнок. Северного фронта – Черемисов. <…> Алексееву выдан Верховным Керенским аттестат своего рода: «Своим мудрым вмешательством он быстро и бескровно восстановил порядок!» Кто-то выдаст аттестат Керенскому за его фейерверочную деятельность, которая, как видится, уже приходит к концу и уже потрескивает только, едва мигая своими замирающими вспышками.

Каледин торжественно реабилитирован казаками, и ему опять вручили «пернач», эмблему власти атамана. То был суд скорый и правый, но вот приходит к концу и суд длинный и, вероятно, не совсем правый, над Сухомлиновым и его женой. <…> Несомненно, что она виновата не в измене России, а только «постольку поскольку» она молодая баба, любившая приятно пожить, и истеричная, как все ее поколение. Да и сам Сухомлинов скорей ротозей, русский разгильдяй-барин, чем предатель родины. От души желаю им, если не оправдания, то самой мягкой кары, в том, в чем обвиняют, виноваты, может быть, сотни тысяч буржуев, живущих главным образом для себя, жены и детей и не задающихся более возвышенными и широкими перспективами.

«Вечерние новости, 13 сентября

Петроградские частушки

Нам порядок очень ценен,

Эй, гляди милиция:

Говорят, товарищ Ленин

Снова во столиции…

Там дерутся, здесь бастуют

И министры лаются…

Наши с русскими воюют

Немцы усмехаются…

На запас – кулаки,

Ушки – на макушке,

Бяки все большевики,

А кадеты, душки…

От Корнилова, от Лавра

Вышли беспорядки, —

Собирай, скорее, Мавра,

Все свои монатки!

Я святее Златоуста.

Ем три дня капусту,

Мясопусты, хлебопусты,

И в желудке пусто…

Всем живется нам несладко,

Всюду сквернословятся…

Эх, ты, Русь – родная матка,

Как-то нездоровится!

«Новое время», 14 сентября

В Александрийском театре открылось демократическое совещание, на которое съехалось свыше 1200 участников. С речами выступили А. Ф. Керенский, В. М. Чернов, большевик Каменев-Розенфельд, Б. О. Богданов и И. Т. Церетели.

М. М. Пришвин, 14 сентября

На меня, приехавшего из провинции, сильнейшее впечатление производит выступление Керенского. Я делюсь своим впечатлением с журналистами, и они, конечно, смотрят на меня как на провинциала: они сотни раз слышали Керенского и на них его слова не действуют. Мало-помалу и мной овладевает то же странное состояние: это не жизнь, это слова в театре, хорошие слова, которые останутся словами театра.

Конечно, многие из присутствующих, говорящих об обороне страны, готовы пойти на фронт и положить свою жизнь за родину: но что из этого? Нужно не «я готов умереть», а «мы готовы»…

– Все ли тут согласны? – спрашивает Керенский, – я не могу здесь говорить, если не уверен, что тут присутствуют люди, которые готовы назвать мои слова ложью!

– Есть такие, – хором отвечают большевики.

Керенский борется с большевиками, происходит драматическая сцена. Публика, кажется, готова разорвать большевика, кричат: «Где он?» – ищут.

И вот один поднимается и вызывающе смотрит. Потом шум стихает. Большевик садится. А Керенский продолжает говорить о защите родины.

Керенский большой человек, он кажется головой выше всех, но только если забываешь и думаешь, что сидишь в театре.

В действительной жизни власть не такая, она страшная. Эта же власть кроткая, как природа, приспособленная художником для театра.

Потом выходит Чернов, как будто лукавый дьяк XVI века, плетет хитрую речь про аграрные дела, но неожиданные выкрики слов «Категорический императив аграрного дела!» выдают его истинную эмигрантско-политическую природу русского интеллигента, и оказывается, это просто кабинетный человек в Александрийском театре, плохой актер изображал из себя дьяка, мужицкого министра, что это все, все неправда и слова его никогда не будут жизнью.

Так создается это чрезвычайно странное состояние, как в театре: может, каждый из неподвижно сидящих зрителей, каждый в отдельности готов идти за своим Верховным главнокомандующим, но никто не пойдет, когда представление кончится и все пойдут по домам.

В. К. Бардиж, 14 сентября

Утром подали автомобиль. Поехал в Совет. В 12 часов поехал в Зимний. Керенский был на заседании совета 5-и. В 12½ перерыв и он принял меня. Встретил фразой: «Из странствий возвратясь, какой-то дворянин, а может быть, и князь…»

Поговорили.

«Я привез Вам ряд резолюций». Начал давать по одной. Прочел. «Запорожцы всегда любили писать письма, и они были резки» (как же).

Смеётся. По первой резолюции о республике говорит: «На Московском совещании вся Россия единогласно признала желательным строем республиканский. Объявление республики носит декларативный характер и сделано для охранения от поползновений справа. <…> О Корнилове спросил, я лично думаю, что произошло недоразумение.

«Видите что, Корнилов был окружён темными личностями, Аладьин, Завойко. Корнилов думал принести благо России, решил переформировать кабинет, конечно, он не думал применять вооруженную силу, а думал нас запугать, думал, что мы поедем к нему в ставку. Это не случилось, и он был смещен. Вот здесь начинается мятеж и здесь сыграли