Литература как жизнь. Том II - Дмитрий Михайлович Урнов

И нитка, втрое скрученная. Перевод Анны Мартыновой.

Афро-американский «Горький» Алекс Ла Гума, автор повествований о существующих на дне сегрегированного общества, жил у Бейкеров в то время, когда мы с нашими преподавателями английского языка вели в Лондоне курсы русского языка. Англо-африканский юрист Джулиус Бейкер и его жена Тамара, урожденная Зунделевич, родом из Западных Губерний Российской Империи, русского языка не знали. Джулиус записался на Лондонские курсы, которые вели наши преподаватели, слушал он и мои лекции. Всю нашу группу в пятнадцать человек Бейкеры пригласили к себе на прощальный ужин, и я бы с Ла Гумой познакомился. Но преподавательницы – в слезы. Как поедешь, туда-сюда в пригород и обратно, протратишься, уже всё до цента рассчитано, чтобы сувениры купить. И не поехали. Возмещая потерю, я стал читать книги Ла Гумы, а от Джулиуса услышал слово и не понял, что это такое – мультики, а мультинациональные корпорации, оказывается, уже управляли миром.

Удалось мне найти полный текст «Советского путешествия» Ла Гумы. Его путевой дневник у нас был издан дважды, но тех изданий достать не удалось. А хотелось бы сравнить наш подцензурный текст с книгой, вышедшей в американской серии «Критические африканские исследования» с богатым сопроводительным аппаратом. Редактор критического издания подчеркивает, что Ла Гума под опекой сопровождавших его сотрудников Иностранной Комиссии Союза писателей многое просто не увидел. Сравнить бы и проверить, как мы объясняли предпочтение, отдаваемое Ла Гумой нашему социализму.

О приемлемости Ла Гума не говорит прямо, но сказанного им достаточно, чтобы сделать вывод: советский социализм он нашел годным для Африки. Сосредоточившись на республиках Средней Азии, африканец увидел и описал интеграцию в современность народов, живущих ещё при феодализме: «Опыт советского образа жизни показал, что столь большое различие не препятствует объединению народов в одном государстве, этого типа социализм дает относительно отсталым народам возможность быстро нагнать более развитые»[293].

Эти строки написаны с мыслью о том, как проходила интеграция в его стране, Южной Африке. «Всё распадается» – заглавие романа другого африканца, Чинуа Ачебе. Такова формула интеграции, в результате которой для многомиллионного чернокожего населения города не получилось и навсегда утрачено село. В Советском Союзе Ла Гума увидел уравнивание разных народов, он же понимал: нужно интегрировать в современность и миллионы русского населения, что экономически означало для русских жертвы и торможение.

В то же самое время образовалась и советская верхушка, не желавшая медлить, напротив, люди, называющие себя элитой, спешили, как Горбачев, использовать тот случай, когда можно ухватить своё, интегрируясь в современный западный капитализм. А как быть со всеми прочими? Наши реформаторы были (буквально) пойманы на слове, они, не смущаясь, выражали циническую неозабоченность судьбами тех, кому прибарахлиться не удалось.

Джулиус вручил мне только что вышедшую книгу своего единомышленника Сэма Марси[294]. Критикуя начавшуюся перестройку, американский марксист говорил о том, что будет. Книгу я недавно перечитал: теперь это книга о том, что стало. Последствия перестройки, о которых предупреждал Марси, не замедлили себя ждать с распадом и распродажей страны на вынос. Главное, о чем говорил Марси, это недемократический характер горбачевских реформ при нескончаемых разговорах о демократии и демократизации. Впечатление таково, писал американский марксист, будто права диссидентов интересуют Горбачева и его сторонников больше, чем права советских трудящихся.

В чьих интересах совершилась у нас перестройка, дает понять недавнее сообщение «Нью-Йорк Таймс». Русские значатся первыми в списке наиболее вероятных покупателей замков, которые вынуждена продавать обедневшая итальянская аристократия[295]. Когда замки окажутся проданы, то в них, надо думать, поселятся покупные князья, но в отличие от уральских купцов Демидовых, которые, прежде чем приобрести княжеское имя Донато и перейти в итальянцы, создали на своей земле индустриальные промыслы, существующие до сих пор, то нынешние российские «Каупервуды» едва ли что-нибудь оставят в своей стране, пожалуй, заберут им доставшееся даром и смоются.

В Россию капитализм вернулся на финансовой стадии развития мирового капитала, люди с большими деньгами сейчас ориентированы не национально, а международно. Неоромантические усилия переориентировать центробежное движение денег равны двухсотлетней давности романтическим попыткам приостановить капитализм на ранней стадии, когда капитализм являлся центростремительным, националистическим. Современному капитализму «родная почва» не нужна. Капитализм сейчас называют компьютерным, не только беспочвенным, но и бестелесным. Отчуждающая сущность денег, которую, по словам Маркса, уловил ещё Шекспир, выявилась до предела, и, как недавно выразился российский, патриотически настроенный государственный деятель, «стали наконец говорить об очевидных вещах». Словом, всё шло, как должно идти на взгляд наблюдателя, который придерживался Маркса. А чем отличался марксистский подход к происходящему? Называнием вещей своими именами.

«Авось дороги нам исправят».

«Евгений Онегин».

Согласно художественной энциклопедии нашего образа жизни, мы всё делаем не вовремя и в «минуту злую» оказываемся в положении пушкинских персонажей, по словами Белинского, ни с чем, надеясь:

Авось, аренды забывая,

Ханжа запрется в монастырь,

Авось по манью Николая

Семействам возвратит Сибирь…

Авось дороги нам исправят…

Для поэта, изъездившего не по своей воле европейскую Россию и своими боками испытавшего неисправность магистралей «отеческой земли», дороги служили мерой нашей неустроенности, не один раз Пушкин говорил о том, насколько у нас не создана то, что в наши времена называется инфраструктурой. Так было, так и осталось.

Нашу страну ограждал «железный занавес», нам стало тесно за колючей изгородью, и мы, повторяя опыт чеховского персонажа, нашедшего благодаря иностранцам источник благосостояния в пределах собственной усадьбы, распахнули ворота настежь: «Милости просим, леди и джентльмены!» Кто эти мы? То были наши воплощения персонажей «Всадника без головы» – компрадоры, партийно-государственная верхушка и близкие к ней, желавшие войти в мировое сообщество. Марси так и писал в 90-м году: пособники Горбачева, в том числе экономисты, кажется, не знают разницы между народом и государством, они спешат обуржуазиться.

«Бесы» будущего

«Он, например, чрезвычайно любил свое положение “гонимого” и, так сказать, “ссыльного”».

«Бесы».

Бароны нашего первоначального накопления, начавшегося с опозданием «вослед иным», послужат персонажами для нового Бальзака или Драйзера, они будут фигурировать в эпопее развала, разврата, грабежа и мучительного рождения общества, очертания и характер которого пока неясны. Явится и драматург, способный творить в традиции Островского, на сцену выйдут волки международной коммерции, пожирающие овец отечественной обираловки и делающие бешеные деньги. Найдется сюжет и для нового Максима Горького: вырождение олигархических семейств от дедов и отцов, правдами и неправдами создающих богатство, до «никчемушных купеческих детей», слизнувших сливки образования и висящих над пропастью бездонной душевной