Литература как жизнь. Том II - Дмитрий Михайлович Урнов

человека, расходующего свыше пятидесяти тысяч франков, должно быть сорвано покрывало тайны… Какое удовольствие получили бы вы, убедившись на ряде фактов, что этот министр – вор, смертельно боящийся потерять свое место и каждое слово которого – сплошная фальшь?»

Стендаль. «Люсьен Левен». Перевод Б. Лившица.

Первое, что поразило меня, когда лет десять тому назад переступил я порог частной постсоветской конюшни, потеснившей знакомый мне с 50-х годов показательный государственный подмосковный конный завод, были невиданные у нас лошади редких иностранных пород, принадлежавшие потомству маяков перестройки, детям реформаторов, отпрыскам новых русских, вышедших на свет из недр теневого бизнеса. Прежде даже высокопоставленные отцы кататься на лошадях такого класса возможности не имели, хотя иномарки автомобилей им уже были доступны.

Катающиеся на дорогих выводных (из-за границы) лошадях сыновья и дочери, внуки и внучки политических ловкачей позднесоветского времени напоминают Генри Адамса, за вычетом мозгов и образованности, нарочитым непониманием, откуда это у них всё взялось и зачем люди дают взятки. Приходилось ли их дедам и отцам давать и брать взятки, они вопросом, очевидно, не задаются, а если о чем-то подобном их спрашивают, они говорят, что эту страницу пора перевернуть, значит, забыть. Иначе говоря, отказываются признать, что являются наследниками грабежа, устроенного их предками под видом демократических реформ. Пришедшие на готовое и начитавшиеся Айн Рэнд, элитарные потомки полагают, будто всем обязаны исключительно самим себе и не преследуют других целей, кроме удовлетворения своих аппетитов и амбиций. Однако, не исключено, что со временем, лет через пятьдесят, именно из этого беспамятного потомства выделится писатель и в пределах своего дарования в историческом романе предъявит отцам и дедам морально-политический счет.

Какого бы художественного уровня широкомасштабное произведение ни появилось, оно, подобно эпическому творению Толстого, окажется тенденциозно-пристрастно, с автором согласятся и станут спорить. В полемике могут послужить комментарием и наши показания. Мы пережили гегелевское «несчастье действительности» – рождение нового из погибшего прежнего. Счастливая сторона несчастья, постигшего нас с крушением Советского Союза, проявилась в осуществлении убеждения: «Так дальше жить нельзя!» Но победа досталась хищничеству, чудовищному настолько, что у нынешнего большинства возникла тоска по несчастию застойных времен, возвращения которых могут желать разве что не жившие в ту пору.

Постсоветская Россия, как на этих страницах уже не раз отмечено, напоминает трагикомедию, повторяющую трагедию великих достижений и великих потерь, то есть Францию от выдвижения и поражения Наполеона Бонапарта до Второй Империи, учрежденной его племянником Луи Бонапартом.

Дальше я не стану выражать моих мнений, а в память о первых этапах своей инстутитутской службы предложу реферат, составленный на основании четырех источников: «Письма из Франции и Италии» Герцена, «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта» Маркса, «Франция при Людовике Наполеоне» Чернышевского и, с другой стороны, «Мемуары» Алексиса де Токвиля.

Авантюрист, осужденный политический преступник, бежавший от тюрьмы за границу, вернулся, чтобы взять высшую власть. Противоречия классовой борьбы и сила достаточно случайных обстоятельств позволили, по словам Маркса, «посредственному и смешному персонажу сыграть роль героя». «Смешной персонаж» с шайкой каторжников совершил госпереворот и был избран в президенты республики.

Переворот удался «смешному персонажу», как обычно удаются подобные перевороты смешным персонажам, в обстановке всеобщего отчаяния из-за бедственного экономического положения. Крестьяне, помня о славе, связанной с именем «великого человека», избрали его племянника – человека «малого». Большинство желало «сильной руки», способной устранить проблемы, грозившие общему спокойствию. Поэтому считавшийся прежде политическим авантюристом сделался во мнении народа проводником глубокой политики. В нем видели мудрого, пользующегося доверием народа успокоителя и спасителя страны. Но избранный президентом оказался человеком, обладающим упорством в своих намерениях и решительною волей. Президентскую власть он обратил в диктаторство и восстановил деспотизм, несовместимый с народным благом. Здоровое проявление гражданского духа оказалось подавлено произвольными повелениями той же железной руки.

Способности Наполеона-малого были ограничены иностранными делами, он обладал способностями дипломата, стремясь любой ценой установить дружеские отношения с вражескими державами. Но как ни хороша была внешняя политика, одной ее недостаточно для эффективной деятельности правительства, при котором коррупция пронизала всю государственную систему. «Без денег не сделаешь ничего, никто не судит ни того, ни другого». Неизменный правительственный курс плодил взяточничество, предоставлял власть банкирам, учредил продажу «благородных» титлов и высоких должностей. Глава правительства, премьер-министр, не только терпел продажу мест, но принимал участие в установлении условий продажи. Ложные показания свидетелей на уголовных процессах являлись обычным делом. Разоблаченные чиновники Палаты депутатов оказывались оправданными. Идея классового содружества воплощалась на деле в крайнем мальтузианстве под лозунгом «Не всем есть место на земле» и вела к вымиранию народа.

Власть защитила себя Национальной гвардией в числе 35000 человек. Если гвардия Первой Империи составлялась из войск, показавших себя в битвах, то гвардия Второй Империи, составленная по личному желанию президента, должна была служить ему корпусом преторианцев, верность которых президент упрочивал привилегиями и наградами. Ряды этой гвардии пополнялись наемными волонтерами в противоположность армии, составляющейся через мобилизацию, причем, волонтеры получали больше жалованья, чем армейские солдаты.

Образовалось «полицейское государство». Участились заключения под стражу и ссылки задним числом за давние нарушения порядка. Оказалась отнята всеобщая подача голосов. Если результаты выборов не устраивали власть, то выборы переносились или отменялись. Власть подчиняла всех жителей какого-либо города желаниям префекта и принуждала их подавать голоса по внушению префекта.

При таком положении дел выборы были пустой комедией, даже если не замечалось подлога при подсчете голосов. Но Наполеону-малому показалось мало подлогов при подсчете голосов, он счел нужным исказить порядок выборов разными другими, тайными и явными средствами, лишающими выборы всякого значения повсюду, кроме нескольких больших городов, где общественное мнение слишком могущественно. Он прибег к произвольным средствам для запрещения независимым кандидатам являться перед избирателями. По распоряжению префектов уничтожались напечатанные независимыми кандидатами обращения к избирателям и бюллетени для голосования. При этом правительство выставляло своих кандидатов, действуя в их поддержку всевозможными путями, прямыми и косвенными. Когда, несмотря на все эти гарантии успеха, Луи-Наполеон со своими кандидатами потерпел неудачу на нескольких выборах в больших городах, он издал новый закон, которым оказался упразднена суть выборов: прежде избиратель клал в урну свернутый билет с именем своего кандидата, теперь тайна, обеспечивающая свободу волеизъявления, была уничтожена. По новому закону избиратель уже не мог подать голос за кандидата, если тот не предъявил имперскому прокурору своего намерения выдвинуть свою кандидатуру, и легко понять смысл такого распоряжения. Желающий быть независимым кандидатом становился жертвой всевозможных преследований.

Принятая при «смешном персонаже» новая конституция явилась обманом, выдаваемым за конституцию. Правительство, которое хвалилось будто бы охраной закона, порядка и добродетели, передало всю власть «пожизненному консулу». Деспотизм поддерживался