Черчилль. Рузвельт. Сталин. Война, которую они вели, и мир, которого они добились - Герберт Фейс

В переговорах в Швейцарии произошел поворот, который, вероятно, может объяснить последующий резкий ответ Сталина. Вольф сталкивался с серьезными трудностями на каждом шагу выполнения своего плана, намеченного в беседе, состоявшейся 19 марта в Асконе. До 30 марта о нем не поступало никаких известий. Потом американцы узнали, что ему удалось добраться до Кессельринга и вернуться в Италию, но связаться с Витингоффом оказалось сложно; что его предупредил Гиммлер, и теперь за ним и его семьей ведется усиленная слежка. В послании, полученном от него, говорилось: «Готов прибыть на заключительную беседу с целью урегулирования спорных вопросов. Надеюсь прибыть с Витингоффом или офицером штаба». Встречу с Вольфом назначили на 2 апреля, но в Локарно прибыл только Парилли, объяснив, что Вольф в данный момент не решился уехать из Германии. Но он доложил, что Вольф встретился с Витингоффом и заручился его одобрением.

В ходе этих переговоров Парилли, вероятно выполняя указание этих двух немецких командующих, намекнул, что их устроило бы соглашение, которое позволило бы их войскам после капитуляции пересечь итальянскую границу. Ему ответили, что этот вопрос даже не обсуждается. Всем участникам этой акции снова стало ясно, что представители Александера заинтересованы только в том, чтобы на переговоры с британскими, русскими и американскими властями о капитуляции немцы могли послать того, кого захотят. С помощью пароля «Нюрнберг» эти люди смогут пройти через линию фронта союзников прямо в штаб Александера в Казерте или через Швейцарию под охраной союзников.

Может быть, отчет обо всех переговорах или части их в искаженной форме передали Сталину его агенты или те, кого он считал своими агентами. Сталин, как мы увидим, не скрывал того факта, что у него есть собственные источники информации. Возможно, он следил за всеми передвижениями Вольфа и сделал неверные выводы из поездки Вольфа в штаб Кессельринга на Западном фронте и возвращения в Италию, решив, что Вольф действует в качестве посредника, организующего капитуляцию нового командующего на западе – Кессельринга.

Подозрительный Сталин, вероятно, был склонен верить, что к обману прибегали из-за видимых успехов союзных сил на западе в конце марта и начале апреля. Значительные силы под командованием фельдмаршала фон Моделя оказались в кольце диаметром примерно в восемьдесят миль в Руре в Центральной Германии.

К югу от Рура американские силы, встретив лишь слабое сопротивление, заняли Франкфурт и, повернув на север, устремились к Касселю и Падерборну. Немецкая армия на западе терпела поражение за поражением, и в первые две недели апреля западное командование предполагало взять в плен больше полумиллиона немецких солдат.

Каковы бы ни были причины, в письме Сталина Рузвельту от 3 апреля звучали еще более сильные сомнения. Он высказал мысль, что поскольку президент утверждает, что до сих пор не велось никаких переговоров с немцами, значит, он плохо информирован. «Что же касается моих военных коллег, – продолжал советский маршал, – они, на основании имеющейся у них информации, не сомневаются, что переговоры имели место и в результате их было заключено соглашение с немцами, на основании которого командующий немецким Западным фронтом фельдмаршал Кессельринг согласился открыть фронт и позволить англо-американским войскам продвинуться на восток, за что англо-американцы пообещали облегчить им условия мира. Полагаю, мои коллеги близки к истине».

Еще более оскорбительным было заявление Сталина, будто в результате этих событий немцы на Западном фронте прекратили борьбу с американо-британскими войсками, но продолжают сражаться против русских. Это, заключал он, вряд ли может служить поддержанию доверия между нашими странами и может принести лишь одномоментную выгоду.

В тот же день, 3 апреля, когда Сталин выдвинул эти обвинения, офицеры штаба Александера готовились к отъезду из Швейцарии, так как от немецких эмиссаров не поступало никаких вестей.

Они оставили письмо Вольфу, в котором просили передать Витингоффу, что Александер всегда будет рад видеть полномочных представителей, чтобы принять у них капитуляцию.

Сталина и советский Генеральный штаб информировали об этом 4 апреля.

До сих пор Черчилль, в отличие от Рузвельта, не принимал личного участия в этой неприятной схватке. Может быть, он поступал так потому, что ни Сталин, ни Рузвельт до сих пор не прислали ему копий своих посланий друг к другу, а может быть, просто хотел с достоинством избежать еще одного столкновения со Сталиным, с которым у него в это время возникли острые разногласия по поводу Польши. Вполне вероятно, что премьер-министр и министерство иностранных дел не были вполне уверены, что первоначальное требование русских следовало отклонять. Как явствует из его мемуаров, он верил в возможность того, что переговоры в Швейцарии могут выйти за рамки договоренности о встрече в Казерте, перейдя в «мирные переговоры и „копание“ в политических проблемах».

Но Сталин и его советники не знали об этих сомнениях британцев. В заговоре, о котором они подозревали, первое место отводилось британцам. Они помнили прошлые старания Черчилля остановить большевизм; сыграло свою роль и то, что Александер был британцем. А может быть, все дело было в том, что русские чувствовали личную неприязнь Рузвельта к Черчиллю. В такой ситуации Москва могла неправильно истолковать его молчание.

Рузвельт был возмущен обвинением Сталина в том, что американские и британские друзья обманывают его. Он был раздражен уверениями Сталина, что его плохо информируют собственные помощники. По его распоряжению генерал Маршалл и адмирал Лихи подготовили твердый, но сдержанный ответ на экспансивное обвинение Сталина. Оно было доставлено 5 апреля. Президент писал, что его потрясли заявления Сталина. Он с полным на то основанием отрицал их достоверность и надежность. Он снова повторил, что Эйзенхауэр, согласно полученным указаниям, будет требовать безоговорочной капитуляции для вражеских войск на его фронте, а ускорение продвижения союзных войск на западе вызвано только военными обстоятельствами, а не секретными переговорами. В заключение президент сказал: «…было бы величайшей трагедией, если бы в тот момент, когда победа у нас в руках, такое недоверие поставит под удар все дело после колоссальных жертв – людских и материальных. Откровенно говоря, я не могу не чувствовать крайнего негодования в отношении ваших информаторов, кто бы они ни были, в связи с таким гнусным, неправильным описанием моих действий или действий моих доверенных подчиненных».

Черчилль, извещенный Рузвельтом об этой переписке, тотчас же ответил, что британское правительство полностью согласно с этим решительным посланием. «В целом, – заметил он, – я склонен считать это не более чем естественным выражением досады или ревности. Поэтому я считаю чрезвычайно важным, чтобы две наших страны оказали твердое и решительное сопротивление с целью разрядить обстановку и дать им понять, что есть грань, которую не позволено переходить».

Премьер-министр направил и Сталину аналогичное послание.

Но Сталин не верил ничему. В ответах, адресованных отдельно президенту и премьер-министру, он продолжал отстаивать свою точку зрения. Он отрицал все сомнения в честности и надежности обоих, но заявлял, что главный вопрос заключается в том, как союзники поладят между собой. Если кто-то из них потребует своего участия в какой-либо дискуссии по капитуляции, очень важно, чтобы такой шанс был ему предоставлен. Американцы и британцы ошибались, отказывая русским в участии в переговорах в Швейцарии. «Я все же думаю, – писал он, – что точка зрения русских единственно верная, так как она предотвращает возможность взаимных подозрений и мешает врагу сеять между нами недоверие». Он сознался, что ему было трудно победить собственное недоверие. «Тяжело признавать, что отсутствие сопротивления немцев на Западном фронте является лишь результатом их слабости». После небольшого описания действий немцев на Восточном фронте Сталин заключал: «Согласитесь, что подобное поведение немцев более чем любопытно и непонятно».