Нежные юноши - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

Начались занятия в университете; вместе с Бриком Уэльсом и Джорджем Дорси Бэзил поселился в Райт-холле, в квартире с двумя спальнями и кабинетом. До объявления результатов экзамена по тригонометрии играть в футбол ему не разрешалось; он сходил на тренировку команды первокурсников, проходившую на йельском стадионе, и выяснил, что роль квотербека сейчас оспаривали Каллум, капитан прошлогоднего состава команды Андовера, и Данзигер, из старшей школы в Нью-Бедфорде. Ходили слухи, что Каллума все же поставят халфбеком. Все остальные квотербеки показались ему так себе, и Бэзилу страстно захотелось поскорее оказаться на пружинистом торфе этого поля вместе со своей командой. Он не сомневался, что ему вполне удастся, по крайней мере, вписаться в команду и сыграть несколько игр.

За всем этим, словно луч света из-за туч, проглядывал образ Минни; до встречи оставалась неделя, три дня, сутки… Накануне свидания в овальном дворе Хаутон-холла он случайно встретился с «Толстяком» Гаспаром, который учился в Шеффилдском колледже. Первые недели выдались очень напряженными, и они почти не виделись; а тут оказалось, что им по пути, и можно немного поболтать по дороге.

– А мы сюда ехали все вместе, – сказал «Толстяк». – Эх, жаль тебя с нами не было! Поездка получилась с приключениями. Минни с «Малышом» Ле-Мойном попали в историю…

У Бэзила кровь застыла в жилах.

– Потом-то было смешно, но на какое-то время она не на шутку испугалась, – продолжил «Толстяк». – Она ехала в купе с Бесси Белл, а ей захотелось побыть наедине с «Малышом»; так что днем Бесси Белл ушла к нам играть в карты. Ну, вот… А через два часа мы с Бесси Белл пошли обратно, и видим, что Минни и «Малыш» стоят в коридоре вагона и ругаются с кондуктором; Минни была белая как полотно. Оказывается, они заперли дверь, задернули шторки на окнах и, наверное, стали там обниматься. Кондуктор пришел проверить билеты, постучал в дверь, а они подумали, что это мы решили над ними подшутить, и решили его не пускать; когда они все же открыли, кондуктор был в ярости. Он спросил у «Малыша», в своем ли он находится купе, спросил, женат ли он на Минни, и сказал, что запирать двери имеют право только муж и жена, и «Малыш» вспылил, пытаясь объяснить, что они не делали ничего предосудительного. Он сказал, что кондуктор оскорбил Минни, и хотел его побить. Но этот кондуктор мог бы доставить кучу неприятностей – уверяю тебя, мне жутко досталось, пока я улаживал все это дело!

На следующий день Бэзил отправился в школу мисс Бичер, живо представив себе каждую деталь, с вновь пробудившейся острой ревностью, завидуя даже тому, что им на долю выпало пережить совместную беду в вагонном коридоре. Сияющая и горячая, еще более, чем всегда, тайно желанная, украшенная своими грехами, словно звездами, она спустилась к нему в простом белом форменном школьном платье, и его сердце перевернулось под ее ласковым взглядом.

– Как чудесно, что ты приехал, Бэзил! Я так взволнована – в первый же день ко мне приехал поклонник! Мне все завидуют!

Со всех сторон их окружали застекленные двери, висевшие на петлях, словно французские окна. Было жарко. В помещении, находившемся через три комнаты от них, находилась еще одна пара – девушка с братом, как объяснила Минни, – и время от времени они беззвучно двигались и жестикулировали, и в этих тесных теплицах они смотрелись как нечто инородное, словно ваза с искусственными цветами на столе. Бэзил нервно шагал взад-вперед:

– Минни, когда-нибудь я стану знаменитым, и все, что я совершу, я буду совершать ради тебя! Я понимаю, что я тебе уже надоел. Я не понимаю, как это произошло, – видимо, на твоем пути возник кто-то другой; это неважно. Нам некуда спешить. Я лишь хочу… Ну, чтобы ты запомнила меня другим… Думай обо мне так, как раньше, не считай меня просто еще одним ухажером, которого ты бросила! Возможно, нам с тобой лучше не видеться какое-то время – я имею в виду, на балу этой осенью. Подожди, и я обязательно совершу какой-нибудь подвиг или великое дело – ну, ты меня понимаешь. Тогда я принесу к твоим ногам трофеи и скажу, что все это я завоевал для тебя!

Это прозвучало очень по-юношески, весьма грустно и бессмысленно. В какой-то момент, находясь во власти происходящей трагедии, он чуть не расплакался, но все же смог взять себя в руки. На лбу у него выступил пот. Минни сидела напротив него на диване и несколько раз повторила:

– Разве мы не можем остаться друзьями, Бэзил? Я всегда считала тебя своим самым лучшим другом!

Ближе к концу свидания она со снисходительным видом встала:

– Пойдем, я покажу тебе нашу молельню!

Они поднялись наверх, и он с грустью заглянул в маленькую темную комнатку – а в полуярде от него была она, издававшая сладкий аромат, самая что ни на есть настоящая. Он испытывал почти что радость, когда похороны его надежд подошли к концу и он смог выйти из здания школы на свежий осенний воздух.

Вернувшись в Нью-Хейвен, он обнаружил у себя на письменном столе два письма. Одно из них было из деканата – это было уведомление о том, что экзамен по тригонометрии он не сдал и поэтому не получит разрешения играть в университетской футбольной команде.

Во втором была фотография Минни – та самая, которая ему понравилась, которую он заказал в Мобиле. Поначалу его озадачила надпись на карточке: «М. Л. от Э. Г. Л. Б. Поезда вредны для сердца»; затем он вдруг понял, что произошло, и, упав на постель, затрясся от истерического смеха.

III

Через три недели, записавшись на переэкзаменовку по тригонометрии, Бэзил сдал экзамен; после этого у него появилось время грустно осмотреться вокруг, чтобы понять, осталось ли для него в жизни хоть что-нибудь. Впервые с тех самых пор, как закончился первый, жуткий, год в школе, ему приходилось переживать столь тягостный период; и впервые к нему пришло осознание того, что он учится в Йеле. В нем вновь пробудилась способность к романтическому видению, и поначалу с равнодушием, а затем с растущей уверенностью он стал предпринимать шаги к тому, чтобы впитать в себя университетский дух, столь долго служивший пищей его мечтам.

«Хочу стать главным редактором в „Новостях“ или в „Хронике“, – совсем, как раньше, подумал он в одно октябрьское утро. – И еще хочу, чтобы у меня на форме появилась буква и чтобы меня выбрали в „Череп и кости“!»

Едва перед ним возникали образы Минни и Ле-Мойна в поезде, как он сразу же принимался повторять про себя это предложение, словно заклинание. Ему уже было стыдно за то, что он задержался в Мобиле; стали проходить один за другим целые часы, когда он о ней почти и не вспоминал…

Половину футбольного сезона он уже пропустил, и к команде первокурсников он присоединился, ни на что не надеясь. В своем черно-белом спортивном свитере школы Св. Риджиса, затерявшемся среди разноцветного попурри сорока других школ, он с завистью смотрел на пару дюжин счастливчиков в голубых спортивных свитерах Йеля. К исходу четвертого дня тренировок он почти примирился с тем, что до конца сезона так и останется прозябать в безвестности, как вдруг раздался голос помощника тренера Карсона, обращенный к толпе запасных: