Ирландия - Эдвард Резерфорд

– Он из Фицджеральдов. Родня Десмонда.

Фицджеральд, да еще родственник влиятельного графа Десмонда? Ну да, весьма отдаленная родня, из скромной ветви южных Фицджеральдов. Но все-таки Фицджеральд.

– Как тебе это удалось? – спросила Ева, не скрывая восхищения.

– Думаю, благодаря моему обаянию. – Шон улыбнулся. – Он славный мальчик. Ты не возражаешь?

– Нет, будет замечательно, если у Финтана появится такой друг, – ответила Ева. – Пусть приезжает, когда захочет.

Он приехал в следующем месяце. Звали его Морис. Лет ему было столько же, сколько младшему О’Бирну, только, в отличие от белокурого Финтана, он был темноволос, чуть стройнее его и выше ростом, а его тонко выписанные кельтские черты сразу напоминали о том, что Фицджеральды в той же мере ирландские аристократы, в какой и английские вельможи. А еще у него были очень красивые глаза, показавшиеся Еве странно притягательными. Первым делом мальчик очень вежливо сообщил, что дом Евы в точности похож на дом его родителей.

– Вот только, – добавил он, – наш дом стоит у реки.

Несмотря на худобу, Морис был силен и умел обращаться с животными. В жизнь Финтана он вошел как-то очень легко, сразу став ему скромным и непритязательным другом. Однако его аристократическое происхождение сразу было заметно и по его манерам, сдержанным, но неизменно утонченным, и по тому, как он называл Еву «леди О’Бирн», как почтительно и беспрекословно слушался ее мужа, как намного чаще, чем они привыкли, повторял «пожалуйста» и «спасибо». Читал и писал он гораздо лучше Финтана, а еще играл на арфе. Но, кроме всего этого, было в нем некое неуловимое изящество, которое Ева не смогла бы описать словами, но которое сразу выделяло его из других.

– Надеюсь, Финтан многому научится у него, – как-то призналась она мужу.

Мальчики действительно очень сдружились. Через год они уже казались такими близкими, словно были родными братьями, и Ева начала относиться к Морису как к еще одному сыну. Шон оказался прекрасным приемным отцом. Он не только позаботился о том, чтобы мальчик знал все, что нужно, о фермерском деле и их жизни здесь, в горах Уиклоу и Долине Лиффи, но еще и отправлял его иногда с Макгоуэном посетить другие фермы и дома людей вроде Уолшей или даже проехаться до Долки или Дублина.

Ева предполагала, что, возможно, мальчику захочется как-нибудь повидать своих родственников по линии Килдэров, но Шон объяснил ей, что из-за недавних подозрений в адрес графа Десмонда это было бы неразумно.

– Его родители сами это устроят, когда сочтут возможным, – сказал он. – Не наше дело – знакомить Мориса с его родственниками.

А Морис, похоже, был вполне доволен своей тихой жизнью в поместье О’Бирнов. Но при этом он неким удивительным образом словно всегда оставался в стороне от нее. И дело было не только в его любви к музыке, хотя иной раз, играя на арфе, он как будто уплывал куда-то, как во сне. И не в склонности к интеллектуальным занятиям, хотя отец Донал, обучавший обоих мальчиков, иногда мог с грустью заметить:

– Как жаль, что ему не суждено стать священником!

Все дело было в странных приступах тоски, которые иногда нападали на него. Это случалось редко, но когда его охватывало уныние, он мог целый день бродить по холмам в полном одиночестве, двигаясь медленно и задумчиво, словно в трансе. Даже Финтан понимал, что в такие моменты лучше его не беспокоить, пока настроение не сменится в лучшую сторону. А когда тоска вдруг проходила, Морис словно рождался заново.

– Чудной ты парнишка, – с нежностью говорил ему Финтан.

И никого не удивляло то, что бродячий монах, который несколько раз шел в Глендалох мимо их дома, часами разговаривал с мальчиком и на прощание всегда благословлял его.

Но ничто из этого как будто не мешало дружбе юного Фицджеральда и Финтана О’Бирна. Они вместе работали, охотились, подшучивали друг над другом и устраивали разные проказы, как и положено мальчишкам их возраста, а однажды, когда Ева спросила Финтана, кто его лучший друг, он с удивлением посмотрел на нее и ответил:

– Как кто? Морис, конечно.

Отношения Мориса и Евы были очень похожи на отношения сына и матери, вот только он всегда был с ней чуть более сдержан, чем ей бы хотелось. Через год его едва заметная холодность стала обижать Еву, пока она не осознала, что мальчик ведет себя так просто потому, что не хочет посягать на ее отношения с Финтаном. Она была восхищена его чуткостью.

И хотя никто в точности не мог сказать, когда или почему это произошло, но обстановка в доме О’Бирна в Ратконане с появлением Мориса Фицджеральда неуловимо изменилась. Даже Шон стал более внимательным и чутким. И что могло послужить лучшим доказательством этому, как не тот факт, что, когда наступил день рождения Евы, летом 1533 года, Шон пригласил всех соседей на праздник в своем доме. Гости весело танцевали под звуки скрипки, странствующий бард читал легенды о Кухулине, Финне Маккуле и других героях древних времен, Шон и Финтан сидели рядом с Евой, а Морис играл на арфе для всей компании. А потом Шон преподнес жене пару тончайших вышитых перчаток работы Генри Тайди и отрез шелковой парчи, чем порадовал ее еще больше, потому что она сразу догадалась: такие изящные вещи мог выбрать только Морис во время одной из его поездок в Дублин с Макгоуэном.

Так они пировали, пели и танцевали до поздней ночи, а ночь эта была кануном праздника Тела и Крови Христовых.

В календаре Дублина значилось несколько пышных празднеств. В День святого Патрика и святого Георгия устраивались шествия, ведь это были святые покровители Ирландии и Англии. Но самый главный праздник приходился на июль, на четвертую пятницу после летнего солнцестояния, и это был праздник Тела и Крови Христовых.

В этот праздник служили чудодейственную мессу. И не было лучшего дня для органов городской власти, религиозных общин и многочисленных гильдий, чтобы поздравить друг друга. Ведь и мэр, и олдермены, и свободные горожане, будучи правителями города, почти все принадлежали либо к одной, либо к другой. Были здесь и крупные религиозные общины, вроде общины Святой Троицы, к которой принадлежал Дойл и которая имела собственную часовню при соборе Христа и славилась своей благотворительностью и добрыми делами. Были и многочисленные гильдии: торговцев, портных, ювелиров, мясников, ткачей, перчаточников и еще много кого. Эти гильдии защищали свои интересы и тоже имели часовни, правда, уже поскромнее, при небольших церквях города. И в день Тела и Крови Христовых все они устраивали пышные торжества.

Уже в течение многих поколений торжества проходили всегда одинаково. Каждая гильдия имела собственную карнавальную платформу на колесах, с настоящими декорациями, как на маленькой сцене. Делали их всегда восемь футов шириной, чтобы они могли пройти через восточные ворота; каждую обычно тянули шесть или восемь лошадей, а на самих платформах разыгрывались самые известные библейские сюжеты или истории из древних легенд. Порядок процессии был записан в Большую книгу городских установлений, которая хранилась в толселе. Первыми шли перчаточники, изображавшие Адама и Еву, за ними – башмачники, потом моряки, представлявшие Ноя и его ковчег; затем следовали ткачи, за ними кузнецы – и так почти двадцать платформ, включая и великолепную сцену с королем Артуром и его рыцарями Круглого стола, их изображали городские аудиторы. И наконец появлялся огромный дракон святого Георгия, похожий на лошадь с двумя человеческими головами, и с достоинством кивал зрителям – это была эмблема дублинского муниципалитета.