По ступеням «Божьего трона» - Григорий Грум-Гржимайло

Здесь сходились дороги: магистраль вела в Турачи, вправо отходила дорога на селения Деваджин (Де-ва-цзин) и Джигду, влево – на селения Чокагу и Чиктым.

Селение Чокагу находится в преддверии к пустыне, которую китайцы в древности называли Бо-лун-дуй, позднее же – Фан-гоби (Fong-gobi) или Ветреной гоби[263]. Это – «долина бесов» Ван Янь-дэ, о которой я имел уже случай говорить выше, С тех пор завеса, скрывавшая ее от взоров европейцев, была сорвана экспедицией В. И. Роборовского, который и дал нам довольно подробное ее описание[264].

Пройдя описанной степью километров двадцать, мы вышли к селению Турачи, также Сы-пу-ли, или Сань-дао-лин, лежащему почти на границе хамийских владений; далее на запад уже залегает пустыня, благодаря которой пункт этот и превратился в обычное место остановки обозов и караванов, следующих из Хами в Джунгарию или Турфан. Движение здесь большое, и, как говорят, содержатели местных таней делают недурные дела. Мы выбрали тань, в котором было меньше народу, но и тут еле добились отдельного помещения. Впрочем, такое стечение проезжающих – явление обычное только осенью, в другие же месяцы, а особенно летом, тани пустуют нередко по суткам и более.

Абсолютная высота Турачи оказалась равной 3386 футам (1032 м) – цифре несколько неожиданной, так как подъем равнины не казался нам вовсе крутым. Согласно Футтереру, высота этого селения даже больше, а именно равняется 3608 футам (1106 м)[265].

Следующий участок пустыни до местечка Ляо-дунь, длиной около 40 км, мы пробежали менее нежели в шесть часов; дорога была здесь не только знакомой, но и настолько однообразной и скучной, что как-то невольно хотелось отбыть ее поскорее. К тому же на этот раз мы не были связаны съемкой.

К Ляо-дуню дорога стала ровнее, но в середине пути мы то и дело пересекали лога, заваленные крупной галькой и валунами. Такая же галька устилала и почву равнины, притом местами столь густо, что казалось, будто идешь не степью, а саем. Это обилие голышей в почве делает последнюю почти непригодной для обработки; и действительно, несмотря на близость подпочвенной воды, местами выбивающейся на поверхность, человек здесь делал только попытки селиться и то отдельными хуторами. От последних сохранились теперь лишь следы карысей, одинокие деревья, да развалины зданий. Отсылая читателя за подробностями об этом участке пути к главе 18-й настоящего труда, я здесь лишь замечу, что намечавшийся уже раньше крутой подъем Притяньшаньской равнины, достигавший 38 м на километр, выразился к северу от Турачи особенно резко, составив более 58 м на тот же километр.

В Ляо-дунь мы прибыли задолго до своего обоза и в ожидании последнего навестили нашего старого знакомого, а вместе с тем и высшую местную власть – ба-цзуна (старшего унтер-офицера), который, конечно, принял нас с подобающими почестями, а затем не замедлил и отдать визит. При этом нельзя не упомянуть об одной подробности: в его горнице, среди двух «дуй-цзи» – свитков с мудрыми и поучительными изречениями, мы нашли свои прошлогодние визитные карточки наклеенными на стену. Очевидно, это были единственные карточки, которые он когда-либо получал.

В Ляо-дуне мы застали двух турфанлыков, которые немного спустя выехали прямой дорогой в Пичан. Они не раз ездили этой дорогой, но, к сожалению, за недосугом, не могли нам сообщить о ней многого; все же мы узнали, что она много хуже той, по которой мы ехали, но опасна главным образом только весной и зимой.

За Ляо-дунем мы очутились в пустыне, переход через которую зимой казался нам столь тяжелым. Но тогда нас донимал ветер, морозы и длинные переходы; теперь же мы встретили здесь умеренное тепло, ясное небо, прозрачный воздух и полное в нем затишье. Пустыня представлялась нам, очевидно, с наилучшей своей стороны и в такой обстановке показалась нам, действительно, не более дикой, чем любая из каменистых пустынь Центральной Азии. Мы нашли в ней даже более жизни, чем, например, местами в Бэй-Шане или в уже известной читателю «харюзе».

Ляо-дунь расположен по краю оврага, дно которого заросло ниже дороги камышом, чием и разнообразным кустарником, среди которого не последнее место занимают белый шиповник (Rosa elasmacantha), гребенщик (Tamarix laxa) и золотарник (Caragana pygniaea). Зимой тут держались джейраны (Gazella subgutturosa), но сегодня их не оказалось не только в этой балке, но и в соседних. По словам местных жителей, они появляются в них только в суровые зимы, а такой, конечно, и была зима 1889 г.

За ляодуньским оврагом мы переехали ряд неглубоких, но широких руслоподобных балок, напоминающих обыкновенные саи, от которых они отличаются тем, что выстилающая их галька в главной своей массе местного происхождения, освободившаяся из слагающего здесь почву рыхлого конгломерата, а не приносная издалека; далее же вступили в широкую долину северо-западного простирания с изборожденной росточами каменистой почвой. Обнажения желтых песчано-известково-глинистых почв здесь исчезли, сменившись серым песком, из-под которого, на двадцатом километре от Ляо-дуня, выступила, наконец, и коренная порода – фельзитовый порфир серо-фиолетового и красно-фиолетового цветов. Прежде я думал, что и холмы к югу от дороги слагает тот же порфир, но В. А. Обручев нашел[266], что они образованы гобийскими породами, чего нельзя было бы сказать, судя по их внешнему габитусу.

Станция И-вань-цюань-цзы, или Тао-лай-тай, выстроена на юру у небольшого ключа и состоит из одного казенного таня, находящегося в ведомстве баркюльского пристава. Абсолютная высота долины, среди которой она расположена, достигает 4900 футов (1494 м), являясь наибольшей для всего пути между Хами и Чиктымом.

На следующий день мы выступили до солнечного восхода; когда же солнце взошло, то мы увидали себя среди зеленых холмов, образованных конгломератами, сланцеватыми глинами и глинистыми песчаниками. С одного из этих холмов я увидал картину, которая поразила меня не столько неожиданно обширной панорамой гор и долин, сколько странным атмосферическим явлением, которому я и сейчас затрудняюсь дать объяснение.

Небо бледноголубого цвета, совершенно чистое, безоблачное; под ним на редкость прозрачный воздух, позволявший видеть гребни гор на необыкновенно далекое расстояние, а еще ниже – густой туман, укрывавший все пади и горные склоны. Получалось впечатление, точно находишься не в самой сухой части Центральной Азии, а во влажных и знойных ганьсуйских горах, где такие картины – обычное явление по утрам, после обильно накануне выпавшего дождя. Горы же рисовались отсюда в таком виде. Подымающаяся вправо высокая Чоглу-чайская гряда уходила далеко на западо-юго-запад и своими же отрогами почти прикрывала свой южный конец, а прямо передо мною вставала другая гряда – низкая, но скалистая, служившая северной гранью того океана тумана, который устилал далее все низины и над которым высились гребни двух параллельных гряд: ближней – зубчатый, и дальней – более высокий и ровный, тесно сходящиеся на меридиане И-вань-цюань-цзы. Последний из этих гребней я принял за Чоль-таг, а за ним я увидел расплывшуюся в синей мгле массу гор, над которой одиноко подымалась вершина грязно-желтого цвета.