Коммунисты - Луи Арагон

да, Роретта?.. Нет, знаешь, мне что-то не нравится физиономия твоей прислуги. Положительно не нравится.

— Да ты, оказывается, эстет, Франсуа! Правда, на Венеру она не похожа. Ну, ничего… В следующий раз я найму Грету Гарбо.

Не надо говорить Мартине, что меня уволили… Сейчас не стоит. Вот если найдется другое место, тогда можно и сказать, — приятной вестью сгладить неприятную. У Мишлины все как будто было в порядке с тех пор как от нее унесли Роретту. Она получила от Гильома открытку: в футбольном матче его команда в пух и прах разбила морскую пехоту. А как Лемерль? Не знаю. Вот уж несколько дней не появляется… — Так зачем же мы такой тарарам подняли? Видишь, товарищ, — все в конце концов устраивается. Весной правительство попадет в здоровую передрягу, ему придется дать объяснение народу, рабочий класс скажет свое слово… Послушай, в четверть одиннадцатого я, как обычно, принесу тебе сверток. Встретимся у кино, во время антракта… А как у тебя на работе? Жаль того мальчика, который провалился… Сволочи! Все равно мы не перестанем действовать.

Ну уж если Шарпантье и теперь будет недоволен, то он просто придира. Быстрота рекордная! Сейчас забегу домой. Надо поужинать, да и Мартина меньше будет беспокоиться. Кроме того, надо взять сложенный листок с инструкциями; Шарпантье называет его «гармошкой». Зачем я оставил его дома? Вдруг без меня придут с обыском… Надо вечером отдать его Мишлине.

— Ты опять уходишь? Наверно, к этой веснушчатой? Ну, Франсуа, дождешься ты…

— Мартина, не будь такой ревнивой! Это смешно!

— Я вовсе не ревнивая. И ничего тут смешного нет. Сегодня после обеда приходил какой-то, спрашивал тебя. Мне он очень не понравился.

— Что ж, одет неэлегантно? Вы очень требовательны, мадам. Как его фамилия? Он не сказал тебе? Ты спросила, как его фамилия?

— Он фамилию не назвал. А так как господин Лебек последнее время молчит, точно языка лишился, то и я теперь привыкла помалкивать. Он сказал, что зайдет еще раз.

По-моему, ночью работать гораздо лучше. На авеню дю Мэн совершенно спокойно. А Мирейль сама не знает, чего ей надо: сегодня одно, завтра другое. Ведь там очень удобно. Швейцара нет, входи, кто хочет. Потому-то старый «сатир» и выбрал этот дом. Придет же человеку такая дикая затея — пугать бабенок на темных лестницах! Как бы не спутать — третья дверь направо. В прошлый раз ошибся дверью — попал в уборную.

— Ах, это ты? — сказала Мирейль. — Я же тебе говорила: приходи только днем. Вот досада, я жду одного человека… Ну, ладно, говори скорей, что надо сделать, а то не успеем. Хорошо еще, что пришел пораньше…

Скажите, пожалуйста! Неужели завела любовника? Похоже на то. Ах ты, веснушчатая! А ведь товарищ Табуро призван в армию! Нехорошо поступаете, сударыня.

— Помоги мне снять трубу. Ой, горячая какая! Возьми газету, а то руки испачкаешь. Ну, тяни!

Пока снимают трубу и извлекают из тайника Роретту, вся комната наполняется дымом, но хуже всего вставлять эту окаянную трубу обратно.

Восковки лежали на столе, а Мирейль, взобравшись на стул, доставала с верхней полки шкафа бумагу, спрятанную под картонками, придерживая их одной рукой. Вдруг в дверь постучались. — Ах, чорт возьми! — вырвалось у Мирейль. — Он уже пришел! Сейчас выйду! — крикнула она во весь голос и, повернувшись к Лебеку, пояснила: — Я его не впущу, скажу, чтоб пришел попозже…

Франсуа только успел подумать: «Бедняга Табуро!», а Мирейль уже приоткрыла дверь и выглянула в коридор, как кто-то толкнул дверь плечом: — Полиция… — Кончено.

Нечего и пытаться изобрести какое-нибудь объяснение: весь этот беспорядок в комнате, бумага, восковки, ротатор… Не стоит и голову ломать! Главное, не позволять себе думать о Мартине, о детях. Полицейских было трое; сначала они удостоверились, что у арестованных нет оружия… потом один спустился вниз стеречь у входа, а двое других, начальник и его подручный, принялись обшаривать все углы, отпуская при этом грязные шуточки. Оскорбительно было то, что в комнате женщины они не сняли шляп. — Стой на месте, не шевелись! — заорал на Мирейль главный шпик. Неизвестно, что она хотела сделать, казалось, она ничего вокруг не замечала, ее беспокоила какая-то мысль. Шпики все перевернули в шкафу вверх дном. Хлоп! — картонки полетели на пол. Потом стали рыться в мусорном ящике. Чего они ищут? Ведь все улики у них перед глазами. — Это еще что такое? — спросил второй полицейский. — Выкройка для зимнего спортивного костюма, — вежливо ответила Мирейль. — Для зимнего спортивного костюма? Ишь ты! Мадам любит наряжаться.

Они как будто не понимали, что Мирейль — портниха. Главный шпик стал ощупывать зингеровскую машину. — Оставьте! — крикнула Мирейль, — еще сломаете что-нибудь! — Им-то что. Подумаешь, важность.

Главный просмотрел документы Франсуа: женат, двое детей, стыд какой! Потом пошли вопросы, не поймешь, чего они добиваются. Ах вот в чем дело, им, оказывается, очень хотелось дознаться, где находится Жак Дюкло[280].

— Не знаете? Ну, конечно! Влюбленные голубки этого не знают. Посмотрим! Если скажете, где находится Жак Дюкло, можно будет столковаться. Хорошо вам платят за вашу работу? Неужели даром стараетесь? Вот дурачки! Подождите, дорого это вам обойдется! Пошли!

Второй полицейский защелкнул наручник на запястье Франсуа Лебека — теперь полицейский и Лебек были прикованы друг к другу. Главный подошел к Мирейль. Дальнейшее произошло, как в кинофильме — в дверь постучались, Мирейль крикнула: —Уходи! — Полицейский зажал ей рот ладонью, а второй шпик, позабыв, что он скован с Лебеком, бросился к двери. Франсуа уперся, оба упали на пол, а дверь все-таки отворилась, и вошел человек в габардиновом пальто, в низко надвинутой на глаза шляпе, а за ним — третий полицейский, карауливший у входа; он подталкивал вошедшего, приставив к его спине револьвер.

Главный полицейский всячески издевался. Вот они каковы, эти коммунисты… Распутная баба! Принимает у себя мужчин прямо с улицы, а кроме того, имеет смазливого хахаля. — Ну-ка, цыпочка, выкладывай все на чистоту… — Что ж тут выкладывать? Все и так яснее ясного. Бедняга, попавший в засаду, оказался испанцем, — он не мог скрыть этого, как не мог скрыть и то обстоятельство, что прописан у госпожи Табуро и получает по этому адресу письма: одно письмо лежало на камине, и на конверте полицейские прочли «Антонио Гарсиа»… А живет он, повидимому, где-то в другом месте. От радужного