Коммунисты - Луи Арагон

принадлежал к шпикам низшего ранга. У начальника, довольно рослого мужчины, была жирная шея, такая толстая, что по сравнению с ней его большие уши казались маленькими. Розовую глыбу шеи перечеркивала белая полоска воротничка, темные волосы были подстрижены довольно коротко. Над маленькими глазками нависали брови шоколадного цвета. Все лицо заплыло жиром и ровно ничем не могло привлечь внимание, разве только золотым зубом, который поблескивал во рту, с правой стороны.

— Мирейль Табуро.

Ее вызвали первой.

Допрос длился больше двух часов: Мирейль, Антонио, Франсуа, потом опять Антонио, опять Франсуа и Мирейль… Сначала устанавливали личность каждого, затем следовали вопросы, угрозы, дружеские увещевания; потом взывали к собственным интересам допрашиваемых. Больше всего старались запугать испанца, но натолкнулись на сильного противника. Ясно было, что с Антонио Гарсиа господа полицейские только зря теряют время золотое. Иногда арестованных оставляли в покое — сидите себе, смотрите, а мы вас помаринуем да покажем на других, как мы умеем работать. И тогда полицейские комиссары, сидевшие за столами, держали себя так, словно в этой плохо освещенной низкой комнате, похожей на зал ожидания захолустного вокзала, никого кроме них не было, словно они не замечали входивших и выходивших людей, не видели арестованных, и вдруг раздавался вопрос: «Ну как, надумали? Говорите начистоту». Начальник все добивался, чтобы Франсуа заявил, что Мориса Тореза нет во Франции, что он находится в Люксембурге… Бронзово-смуглый субъект в конце концов сел рядом с комиссаром. Очевидно, он был в данном случае посторонним, но весьма интересующимся наблюдателем. Астматическое дыхание вырывалось из его груди со свистом и шипением, как пар из готового к отправке паровоза. Франсуа не мог отвести глаз от черных плоских фестончиков, изящно окаймлявших его рябую физиономию. А в это время сидевший спиной к Франсуа шпик, которого комиссар назвал Жюлем, чуть ли не водил толстым носом по столу, с напряженным вниманием стараясь разгадать ребус, прикладывая друг к другу клочки разорванной «гармошки» Шарпантье. — Мирейль Табуро!.. — Опять принялись допрашивать Мирейль. Полицейский комиссар решил, что она любовница обоих арестованных, и всячески старался использовать это обстоятельство, пытаясь возбудить в «соперниках» ревность, чтобы вытянуть у них признание. Он был психолог и любил методы «психического воздействия». В подходящий, по его мнению, момент он вздымал к небу огромные кулачищи, и тогда из манжет высовывались его руки, густо обросшие бурой шерстью. Ему ли не знать человеческой психики! Только он не сразу угадывал, на какую пружину нужно нажать, нащупывал то одну, то другую, и удивлялся, что при всех его познаниях ему не удается вызвать желанного взрыва страстей, когда преступник забывает, что для него всего выгоднее запирательство. В конце концов астматику все это надоело, и он вышел из комнаты, так сильно передернув плечами, что у него, должно быть, все фестончики разлетелись. Полицейский, похожий на парикмахера, встал со своего места, подбросил угля в печку. Зловонная жара усилилась. Увели женщин, сидевших у другой стены; грим их растаял и потеками пополз по лицу. Теперь на скамье дремали одни только юнцы, о них как будто забыли: инспектор, который «занимался» ими, уже час назад торопливо вышел из комнаты, будто ему срочно понадобилось побежать за нуждой.

— Господин начальник! — вдруг завопил Жюль (это было около двенадцати часов ночи). — Вышло! Посмотрите, можно прочесть!..

Ребус-головоломка оказался труднейшим. Многих клочков нехватало; кроме того, заглавные буквы, листок исписан с обеих сторон… Попробуй угадать, какие клочки надо приложить друг к другу и с какого края. Но в конце концов ему удалось восстановить две фразы: «Даладье не даст нам мира… Союз с СССР для того, чтобы разгромить Гитлера…»

Начальник покачал головой. Жюль вопрошающе глядел на него и тоже покачивал головой. В эту минуту перед ними стоял Франсуа. Антонио настороженно следил со скамьи за допросом. Мирейль о чем-то думала, — вероятно, о том, что сделают в армии с ее мужем, когда туда обо всем сообщат.

— Н-да, Жюль, и сильны ж эти молодцы. Носят в карманах заготовленное алиби: оправдание своей политики, тезисы показаний их депутатов капитану де Муассаку. Нет, погодите, голубчики, мы не такие уж дураки! Умеем читать между строк. Эта бумажка вас не спасет. Туда же! Вообразили себя хитрецами, простофили несчастные! А вы-то, Жюль, хороши! Столько времени убили на то, чтобы восстановить как раз те самые слова, которые они суют нам под нос. Они, изволите видеть, сражаются против Гитлера. С Советским Союзом, но против Гитлера… Ловко разыграно!

— Так вы думаете, господин комиссар, что это было нарочно заготовлено для нас? — спросил Жюль.

Комиссар насмешливо заметил:

— Видно, что это не ваша специальность, дорогой мой! Вы в таких делах новичок. Вот когда насмотритесь, как мы, на политических, тогда поймете… Эти люди — не то, что ваши сутенеры и их девчонки. Но, в общем, вы неплохо справились с первым испытанием, удачно закинули сеть. Богатый улов! Я отмечу в донесении ваше усердие и предприимчивость…

Жюль рассыпался в благодарностях, говорил о чем-то непонятном для Франсуа, о каком-то счастливом случае, о том, что ему повезло. Как жаль, что он лишается теперь чести работать под руководством господина Агостини… он очень многому научился бы у господина Агостини… только что начал работать с господином Агостини, и вот приходится расстаться… Уже получил назначение… Да, да сегодня утром получил!

— В армию? — спросил комиссар Агостини. — Ну, разумеется, им очень нужны люди, — ведь во время войны в армию позабирали всякую погань. Господа военные брезгуют полицией, а все-таки приходится им обращаться к нашим услугам. И куда же вас назначили, Жюль?

— В район Мо, в Территориальный рабочий полк…

— Ах так! ТРП. Право, эти новые воинские части — умное изобретение. Вот где ведется настоящая война!.. Вы сами это увидите, друг мой. В наши дни пушки стали всего лишь символическим оружием. Ну что ж, желаю успеха. Надеюсь, что краткая практика у нас послужила вам хорошей подготовкой для вашей новой должности. Вы, кажется, не женаты? Я вас как-то раз встретил с девчоночкой….

Инспектор вздохнул со смущенным видом: — Видите ли, господин комиссар, мне сорок лет. И вот все не могу решиться… Сколько раз говорил себе: брошу ее. А потом опять потянет… Ничего не могу с собой поделать. Вот как будто и нет других юбок на свете.

— Хорошо, хорошо. Я не хочу вмешиваться в вашу личную жизнь. Знаете ли, инспектор, у людей создалось о нас совершенно неверное представление: у сыщика, мол,