Казачий алтарь - Владимир Павлович Бутенко

разобраться! И если специальный военный суд признает нас виновными, мы готовы понести наказание. Но чтобы так беззаконно, огулом... Коленька, будь добр, мне нужны бумага и чернила. Или хотя бы карандаш! Тимофей Иванович, казаку не пристало лить слёзы! Где ваш переводчик?

Через час, выполняя поручение Петра Николаевича, группа офицеров и капитан Бутлеров вызвали начальника конвоя, английского майора, и вручили ему два послания — к английскому королю и в организацию Красного Креста. Ухмылисто глядя на казачьих офицеров, конвойщик зевнул, сонным голосом пообещал переправить петиции в Лондон и Женеву. А на прощание пожал плечами: есть ли в этом смысл?

Сопровождавшие переводчика Павел и Краснов-младший медленно возвращались к бараку. Ночь заметно посвежела. Обеспокоенные тем, что потревожили их командира, засуетились английские охранники. Ревя моторами, стали прокатываться по лагерю танкетки. Павел спросил, что в петициях, подписанных Красновым и другими эмигрантами.

— Дед просит, чтобы первого судили его. Он, бывший атаман Краснов, готов взять на себя всю ответственность и сполна отвечать за всех, кто открыто и честно боролся против коммунизма как в эту войну, так и в прошлом. Во имя Бога, человечности и справедливости просит не выдавать всех нас — Сталину...

Пленные не спали. Кто сидел на нарах, кто лежал с закрытыми глазами, запрокинув руки под голову, иные неприкаянно бродили. Павел поправил свободный тюфяк на верхнем ярусе, не снимая сапог, запрыгнул наверх. Лёжа, глядя в потолок, попытался забыться. В глазах рябило, плыли цветные пятна... Он явственно представил Марьяну, увидел её весёлой и броско красивой, идущей с ним по людной улице. Возле магазинчика жена остановилась и попросила продавца показать платье. Тот подал сразу два — ослепительно-белое и чёрное. Марьяна повернулась к мужу, спрашивая, какое из них выбрать...

Павел вздрогнул всем телом, просыпаясь. И, открыв глаза, уставясь в крашенный белилами потолок, озарённо вскочил! Он вспомнил, что в предпоследнем бараке, когда делал с писарем обход, взгляд его случайно скользнул по листу фанеры, отставшему от поперечины крыши. Он слез на пол, и в эту минуту лампочка померкла. Англичане отключили электроток.

Был глухой час ночи. В коридоре никто не встретился. Дверь комнаты Красновых была открыта. Напротив сумрачного окна, то и дело озаряемого прожекторами, одиноко сидел Пётр Николаевич, сгорбившись, положив большие тяжёлые ладони на набалдашник трости и опершись на них подбородком. Родственники что-то обсуждали вполголоса. Старый атаман поднял голову, слегка повернулся и, вероятно отвечая на какую-то реплику, возразил:

— Господь дал нам это испытание. Роптать не пристало. Хотя и он, как сказано в Евангелии, вопрошал: если возможно, да минёт меня чаша сия... А после говорил ученикам: бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение; дух бодр, плоть же немощна... Да, я не жалею о своём решении и согласен понести наказание — принять венец правды, который пошлёт мне Господь.

Павел торопливо дошёл до малолюдного барака. Подождал, пока у входа никого не останется. С разбегу он допрыгнул до потолочного бруса, подтянулся и плечом навалился на край фанерного листа. Гвоздики, скрипнув, вылезли. И он всем телом подался в образовавшуюся широкую щель. Соседний лист тоже стал под тяжестью предательски зыбиться, и если бы Павел не догадался схватиться руками за планку стропила и не нащупал сапогами потолочную лагу, он наверняка бы рухнул вниз! Присветив в темноте зажигалкой, оглядевшись, понял, что чутьё не подвело, — под черепичной крышей таился чердачок...

Многое, многое передумал войсковой старшина Шаганов, сидя в укрытии, наблюдая в расщелину черепичин, как увозили офицеров в сталинский плен! Сперва возможное спасение радовало, затем жгла мысль, что поступает как дезертир. Но отчётливо вспомнился Крым! Нечто похожее было и тогда. Врангелевские гордецы-офицеры убеждали Павла сдаться, поверить красному генералу Фрунзе. Он не послушался! И уцелел. Почему же сейчас, когда походный атаман, сговорившись с англичанами, предал своих казаков, он должен погибать за компанию? Он до конца выполнял приказы штаба, не побоялся приехать сюда, надеясь на генеральскую честь Доманова. Наконец, он не сорвал погоны, как сделали это уже многие в лагере. Нет, он ни чести казачьей, ни достоинства не посрамил! И если выберется, должен рассказать обо всём...

Ранним утром из бараков высыпали пленники. Построились на молебствие. Тихо слетели папахи, фуражки. Полторы тысячи ратников опустились на колени. Черноволосые, светлокудрые, седые головы склонённо поникли. Сверляще и высоко взметнулся тенор войскового священника, воспевший «Спаси, Господи, люди Твоя»! И мощный мужской хор раздался, грянул следом, скорбно взывая к Спасителю на этой чужой австрийской земле!

Английские танкетки сновали рядом, заглушая молитву. Солдаты перекрикивались и, смеясь, показывали на коленопреклонённых. Со своими сродниками донцами, кубанцами и терцами молился и Павел, плача и задыхаясь от боли в груди...

А потом в лагерь нахлынули английские солдаты с дубинками и карабинами. Взревевшая толпа сгрудилась. Крайние офицеры сцепились ладонями. Англичане подступили. Среди них сновали переводчики, криками призывая «панов» садиться на машины. Терпение англичан наконец иссякает! Солдаты бросаются на неповинующихся. Орудуют прикладами, дубинками, валят с ног. Избиение безоружных длится несколько минут. Очевидно, кто-то из казачьих генералов приказывает прекратить сопротивление. Начинается тягостная погрузка. К длинному автобусу, «камиону», офицеры на руках проносят ослабевшего своего «батюшку» — Петра Николаевича Краснова...

Одна за другой выезжали из лагеря машины. Таял тесный островок казачьих офицеров на плацу. Павел потрясённо всматривался в лица, фигуры обречённых на гибель, — прощался не только с ними! Во всей истории казачества этот час, этот день выдачи офицерской казачьей элиты — один из самых скорбных. Без истинных своих поводырей куда отныне идти казакам?..

Ночью он осторожно выбрался из барака, прислушиваясь к безлюдной тишине. Англичане сняли охрану. По заранее высмотренному маршруту миновал открытое пространство, в дальнем конце пробрался сквозь линии колючей проволоки, поранив руки. В темноте вскарабкался по склону, побрёл по ельнику, подыскивая укрытие. Однако в спасение ещё не верилось...

На второй день скитаний, высмотрев у окраины Лиенца повозку со скошенной травой, Павел упросил её хозяина подвезти. Уселся позади, до пояса забросав себя метельчатым пыреем. Белая нательная рубашка (китель он оставил в лесу), бойкая речь по-немецки, абсолютное спокойствие — всё выдавало в Павле местного жителя и не вызвало у английских постовых на въезде в город никаких подозрений.

9

Беспримерное злодеяние со времён фарисеев и первосвященников замышлялось англосаксами в первый летний день тысяча девятьсот сорок пятого года за Альпийскими горами! И, ведая о великой беде и муках, подстерегающих казачьих беженцев, и не в силах уже помочь, выручить старейшину рода Шагановых, Дончур стенал,