Буря Жнеца. Том 2 - Стивен Эриксон

– Я тебе сейчас покажу кое-что! – Она потянула меч из ножен у своего капрала, толкнула того как следует в грудь, чтобы высвободить оружие, и шарахнула эфесом о стойку. От удара меч вырвался из руки, лезвие чиркнуло Хеллиан по правому уху. Выругавшись, она схватилась за ухо и обнаружила, что вся рука в крови. – Вот смотри, до чего ты меня довел!

– А еще я вас довел до того, чтобы вторгнуться в империю, и сюда, в город, и…

– Да не корчь ты из себя идиота, тоже мне, важная шишка. Это все из-за крылатых обезьян!

Худое длинное лицо бармена чуть изогнулось – это он задрал одну бровь.

Хеллиан обернулась к капралу:

– Что это у тебя за меч, болван ты эдакий? Которым ничего правильно не сделаешь, вот что у тебя за меч!

– Да, сержант!

– Простите, сержант!

– Все эти твои «да» и «простите» мне давно уши режут, капрал. Забери уже свой меч с моих глаз долой!

– Вы это нарочно так сказали, сержант? – спросил ее один из солдат.

– Что? Это ты еще о чем, Нескор?

– Меня зовут…

– Я тебе только что сказала, как тебя зовут!

– Ни о чем, сержант. Я ничего такого в виду не имел.

Бармен прочистил глотку.

– Если вы уже закончили препираться между собой, не будете ли столь любезны покинуть помещение. Я уже объяснил, что спиртного в таверне нет…

– Таверны не затем, чтобы не было спиртного, – возразила Хеллиан.

– Я не уверен, что вы верно выразились…

– Капрал, ты слышал?

– Да!

– Так точно!

– Отлично. Подвесь-ка этого идиота. За ноздри. Вот на этой балке.

– Прямо за ноздри, сержант?

– Это опять ты, Носопыр?

Хеллиан с улыбкой следила за тем, как капрал всеми четырьмя руками заграбастал бармена и поволок через стойку. Тот неожиданно утратил весь свой лаконизм. Пытаясь оторвать от себя держащие его руки, он начал торопливо выкрикивать:

– Подождите! Да подождите же!

Все застыли.

– В погребе, – выдохнул бармен.

– Покажи моему капралу, куда идти, и без шуточек, – приказала ему Хеллиан, которая сразу почувствовала себя очень довольной, вот только с уха капало, но и ладно, если кто-нибудь из солдат перестанет подчиняться, она ухо расковыряет и всего его кровью зальет, а это ему вряд ли понравится, так что пусть лучше слушаются и делают, что она от них хочет, «то есть охраняют вход»!

– Сержант?

– Ты что, не слышал – охранять вход, чтоб никто нам не помешал!

– А от кого именно охранять? – уточнил Кривонос. – Не похоже, чтобы кто-нибудь…

– Да от капитана же! Она от нас вряд ли так просто отвяжется, так ее!

Воспоминания, как наконец понял Икарий, связаны друг с другом. Они вовсе не хранятся в отдельных уголках сознания за высокими стенами. Скорее они похожи на ветви дерева, или даже на обширный мозаичный пол, куда можно направлять лампу, подсвечивая то один, то другой участок. Однако, и это он тоже понимал, другим это пятно света кажется ярким и широким, заключает в себе большую часть жизни, и пусть некоторые детали видны неясно, а сцены со временем делаются размытыми и не столь определенными, пятно все равно представляет собой единое целое. Из этого-то и происходит осознание себя как личности.

Которого у него нет и, вероятно, никогда не было. А он, охваченный этим незнанием, уязвим, словно ребенок. Им можно пользоваться, более того, злоупотреблять. Многие так и поступали, поскольку в Икарии была сила, и даже слишком много силы.

Но теперь этой эксплуатации настает конец. Все попытки Таралака Вида его к чему-то склонить звучали лишь как шум отдаленного ветра, дуновения которого его не касаются. Грал будет последним из спутников Икария.

Он стоял посреди улицы и всеми своими чувствами ощущал, что место это ему знакомо, что за скромным серым участком мозаики что-то кроется. И яркий свет вот-вот вспыхнет. Время будет отмеряться с этого мига и до самого отдаленного будущего. Жизнь начнется снова, и уже без риска потерять себя.

Здесь потрудились мои руки. В этом городе. Под этим городом.

Теперь она ждет меня, чтобы пробудиться.

Когда я это сделаю, я начну все сначала. Жизнь, набор камней мозаики, выкладываемых один за другим.

Потом он отправился к двери.

К входу в свою машину.

Он шел, не обращая внимания на тех, кто крался следом, на людей в доспехах и без, торопливо уступавших дорогу. Он слышал, хотя и безо всякого любопытства, звуки схваток, насилия, вспыхивающего на улицах по обе стороны от себя, отдаленные громы, похожие на отзвуки грозы, хотя рассвет был ясным и безветренным. Он проходил сквозь полупрозрачные тени, отбрасываемые столбами дыма, что поднимались над горящими зданиями, фургонами и баррикадами. Он слышал крики и вопли, но не пытался выяснять, откуда они исходят, и предлагать помощь, как обычно поступал в подобных случаях. Переступал через распростертые тела.

Какое-то время он шагал вдоль канала с маслянистой, покрытой пеплом водой, потом, достигнув моста, пересек его и оказался в другой части города, явно более древней. По очередной улице до перекрестка, где свернул налево и продолжил свой путь.

В этом районе было больше людей – день разгорался, отдаленный рев боя на западе был тут еле слышен, – но и здесь они выглядели ошеломленными. Ни обычных разговоров, ни торговцев, выкрикивающих свой товар, ни животных, тянущих груженые повозки. Повсюду, словно дурные предзнаменования, плавали струи дыма, горожане потерянно двигались среди них.

Он приближался к двери. Разумеется, в действительности это была никакая не дверь. Скорее рана или брешь. Он ощущал, как пробуждается ее сила, поскольку не только он чувствовал машину, но и машина его чувствовала.

Икарий замедлил шаг. Да, именно рана. Его машина ранена. Ее детали искривились, сдвинулись с места. С тех пор как он ее построил, минули целые эпохи, так что удивляться не приходилось. Она все еще работает? Он уже не был уверен.

Но она моя. Все должно получиться, чего бы это ни стоило.

Я приму этот дар. Я приму его.

Он снова зашагал вперед.

Здание, некогда скрывавшее сердце машины, рухнуло, и никто даже не попытался расчистить обломки. Рядом с ними стоял человек.

После долгой паузы Икарий понял, что узнает его. Этот человек плыл с ними, и называли его таксилийцем.

Когда Икарий приблизился, таксилиец, глаза которого сияли странным огнем, поклонился и отступил.

– Икарий, – сказал он, – сегодня твой день.

Мой день? Да, мой первый день.