Жуков. Портрет на фоне эпохи - Л. Отхмезури

10 июня Жуков издал приказ № 2 о «сплочении и активизации прогрессивных сил немецкого народа в советской зоне оккупации». Он много раз встречался с лидерами Германской компартии, вернувшимися из московской эмиграции: Ульбрихтом, Пиком, Гротеволем, с которыми подписывал декларации о намерениях… не имевшие практического значения. Жуков увяз в хаосе политических и административных дел, усугублявшемся некомпетентностью, воровством и коррупцией на самых высоких уровнях. На восточную зону Германии обрушился поток делегаций и комиссий из Москвы, действовавших независимо от маршала, нередко мешая друг другу. Жуков командовал Группой советских оккупационных войск в Германии, насчитывавшей 300 000 человек. Его резиденция располагалась в Потсдаме, его начальником штаба был Соколовский. Но организацию самоуправления немцев курировал представитель МВД генерал Серов, чья штаб-квартира расположилась в Карлсхорсте, и Жуков не мог отказаться подписывать представляемые им документы. Также Жуков возглавлял Советскую военную администрацию в Германии (СВАГ), отличную от Группы оккупационных войск в Германии. Фактически, 20 000 человек, служивших в ней, тоже были ему неподконтрольны, не говоря уже о 20 000 сотрудников и военнослужащих МВД и МГБ, в также военной контрразведки Смерш, подчиняющихся напрямую Москве.

В 1970–1980 годах «кремленологи», в частности Габриэль Ра’анан[723], пытались противопоставить группу Маленков – Берия – Жуков, отстаивавшую идею создания единой нейтральной Германии, «ленинградской группе», возглавлявшейся Ждановым и желавшей создать восточногерманское социалистическое государство. Сегодня эти построения отвергнуты, как не имеющие подтверждения. Сейчас общепринято мнение, что у Сталина не было четкого видения будущего Германии и что его действия были, главным образом, реакцией на западные инициативы. Как бы то ни было, в этой сложной игре Жуков не был важной фигурой. Его власть в Германии была много меньше, чем власть его американского коллеги Люциуса Клэя. Все решения принимались в Москве руководящей «пятеркой»: Сталин, Молотов, Микоян, Берия и Маленков, которая в декабре 1945 года, после возвышения Жданова, превратится в «шестерку».

15 сентября 1945 года Константин Коваль, сотрудник советской администрации, встретился с Жуковым, чтобы поговорить с ним об экономическом управлении зоной. В своих мемуарах он утверждал, что советские специалисты выглядели весьма бледно на фоне западных экспертов. После очень трудного заседания он попросил Жукова о разговоре наедине. Тот принял его сразу, велел принести две чашки чая и включил радио. Показав на стены, он напомнил о постоянной прослушке: «Поговорим наедине, как ты просил, а третий пускай, если хочет, слушает музыку»[724]. Коваль пожаловался на хаотическое управление Вышинского. Жуков, ухватившись за повод, ответил ему: «А чего ты ждешь от Вышинского, этого кровавого прокурора, который узаконил коллективную ответственность, кто объявил, что сын отвечает за отца, отец за сына, брат за брата… А в результате он отправил на тот свет сотни невиновных людей»[725]. Жуков, теоретически отвечавший и за экономические вопросы, мог лишь предложить Ковалю вместе с ним слетать в Москву и обсудить необходимые реформы напрямую с Молотовым и Микояном.

Во второй половине дня 10 июня Жуков отправился во Франкфурт-на-Майне, в штаб американских войск, чтобы вручить Эйзенхауэру и Монтгомери орден Победы. Американский главнокомандующий удивился, увидев, что Жукова окружают пять «телохранителей» с каменными лицами. Спросив, куда посадить этих людей, Айк (прозвище Эйзенхауэра. – Пер.) услышал от маршала: «Да куда хотите. Я их взял с собой, потому что мне так велели». Спаатс, который, как и Паттон, настроен откровенно враждебно по отношению к советским, устроил грандиозный воздушный парад, призванный произвести на Жукова впечатление. А вот между Эйзенхауэром и Жуковым возникла взаимная симпатия. Между ними установились уважительные и сердечные отношения, притом что, разумеется, ни тот ни другой не собирались при этом поступаться интересами или престижем своей страны. Затем в честь Жукова и сопровождавших его офицеров устроили особые празднества, о которых рассказывает Монтгомери: «Во время обеда американцы показали красочное кабаре-шоу с плавной музыкой и сложным танцем, исполняемым негритянками, обнаженными выше пояса. Русские никогда не видели и не слышали ни о чем подобном, и у них глаза на лоб полезли»[726]. Через несколько дней, перед развалинами Рейхстага, Монтгомери повесил на шею Жукову крест кавалера ордена Бани. Но все эти награды, все эти новые дипломатические, политические и управленческие обязанности, какое бы удовольствие они ни доставляли Жукову, были ничто в сравнении с тем, что готовил ему Сталин.

18 или 19 июня Сталин вызвал Жукова на свою ближнюю дачу и неожиданно объявил, что выбрал его, чтобы принимать военный парад, который он задумал и готовит на протяжении целого месяца[727].

«Спасибо за такую честь, но не лучше ли парад принимать вам? Вы Верховный Главнокомандующий, по праву и обязанности следует вам принимать парад.

И.В. Сталин сказал:

– Я уже стар принимать парады. Принимайте вы, вы помоложе»[728].

Продолжение разговора было вырезано цензурой из первого издания. Вот что написал Жуков:

«Прощаясь, он [Сталин] заметил, как мне показалось, не без намека:

– Советую принимать парад на белом коне, которого вам покажет Буденный…

На другой день я поехал на Центральный аэродром посмотреть, как идет тренировка к параду. Там встретил сына Сталина Василия. Он отозвал меня в сторону и рассказал любопытную историю:

– Говорю вам под большим секретом. Отец сам готовился принимать Парад Победы. Но случился казус. Третьего дня во время езды от неумелого употребления шпор конь понес отца по манежу. Отец, ухватившись за гриву, пытался удержаться в седле, но не сумел и упал. При падении ушиб себе плечо и голову, а когда встал – плюнул и сказал: „Пусть принимает парад Жуков, он старый кавалерист“.