Гангрена Союза - Лев Цитоловский

им фирмы. Была бы это частная фабрика, вопросов бы не возникало.

22. Как приживался Петрович

Один из бывших севастопольцев, Петрович, уже давно жил рядом с Тенгизом, их дома разделял забор. Подрабатывая ремонтом бытовых приборов, он сумел накопить на дом с участком. Петрович был ценный кадр, у него было особое чутьё на технику. Его и на фронт не отпустили, потому что нужно было восстанавливать поврежденные врагом суда — дали бронь. В детстве Тенгиз пытался подражать Петровичу, но не слишком успешно. А тот советовал ему рассчитывать в жизни на голову, а не руки.

Вживаться в новую среду Петровичу было трудно, как теперь Кате. Он не принимал культуру неформальных отношений. Все здесь стремились устроиться туда, где можно помочь нужным людям, а они, при нужде, помогут тебе.

Языка Петрович не знал, хоть и прожил здесь весь свой век. К моменту, когда он построил дом, у него уже не было сил учиться, да соседи и сами, как только он запинался, услужливо переходили на русский. Умения Петровича были востребованы и с ним поддерживали добрые отношения. Недавно он потерял ногу из-за гангрены: на палец ноги поставили станину. Палец начал чернеть, воспалился. Следовало удалить ступню, но было жалко. В результате, отняли всю ногу, а его самого еле спасли. Петрович жалел, что тогда прозевал. Без ступни он мог бы ходить на протезе, не используя костыль. Катя немного помогала ему по хозяйству.

Как-то Петрович рассказал Кате, что долго не мог разобраться в критериях оплаты за электричество. Он тогда ютился в коммуналке и ежемесячно к нему являлся служащий подстанции Шота, забирал плату и оставлял квитанцию. В ней всегда стояла одна и та же сумма, и было не ясно, почему в холода и в жару оплата не менялась. Поэтому Петрович установил электросчетчик, и платеж снизился в несколько раз. И вот Шота в очередной раз пришел за деньгами, увидел счетчик и так рассердился, что чуть не получил инфаркт. В гневе он стал угрожать Петровичу милицией. Петрович не возражал. Тогда Шота ушел и никогда больше не появился. А Петрович отныне стал платить в конторе, где о приработке Шота не знали, но уважали его мотивы. Потом невзначай выяснилось, что Шота служил вахтером на мелькомбинате и дань с жителей собирал не он один.

Катя нашла в Петровиче родственную душу. Оба всегда что-то изобретали, говорили на одном языке, и обстоятельства того и другого загнали в подполье.

23. Тина ведает Катей

Моросил дождь, и одновременно припекало солнце, как это часто бывает в Колхиде. Катя мотыжила кукурузу, размышляла о своем бытие и думала о предстоящей жизни. Если они не переберутся в Москву, ей до конца дней надо будет играть роль «женщины востока». Иногда Тенгизу выпадали командировки в Москву, и Катя тогда ездила с ним, чтобы повидаться с подругами и подышать воздухом, не облагороженным терпким ароматом Кавказа. В Москве Тенгиз был другим — ярким, умным, добрым и без флёра национального самосознания.

Был апрель, с пляжа доносились неясные крики продавцов:

— Пончики, пончики.

— Холодная вода.

— Мороженное.

Разноцветные купальники плясали в струях горячего воздуха. У моря отдыхали приезжие, некоторые даже заходили поплавать, хотя вода пока была ледяная, а местные еще носили куртки. Город не был курортным, но к жителям с удовольствием приезжали приятели и родственники.

— Катиа! — Раздался голос Тины. Она была чем-то озабочена.

Свекровь хлопотала около буржуйки. Она совсем недавно вышла на пенсию, но Кате казалась старухой. В молодости она была красавицей, и моложе мужа почти на 40 лет.

Вокруг огромного котла кружили мухи. Девушка с удовлетворением отметила, что обе руки Тины заняты — одной она помешивала кукурузную кашу, другой — кидала курам просо. Катя не переносила её привычки ловить руками мух и давить их о юбку. Над печкой сушилась пеленка с круглой дырочкой посередине и матрасик с таким же аккуратным отверстием.

— Ты подмела двор, Катиа? — Она бросила на землю последние зерна, ловким движением поймала на лету муху и размазала ее о парусину на своих бедрах.

Катя поспешила за метлой. Неторопливыми движениями погнала она к забору листья, картофельные очистки, рыбью чешую и осколки стекла. У калитки двор был покрыт асфальтом и стекляшки звенели. Плач ребенка перебил этот звон. Она поспешила в детскую, сунула маленькому Бондо соску и он успокоился. Имя кровавое какое-то, в который уж раз вздохнула Катя.

Ей ни разу еще не удалось повлиять на распорядок в доме. Все предложения с презрением отвергала Тина и малыша, по старому обычаю, припелёнывали к люльке с дыркой, под которой подвешивали баночку. Это экономило силы матери, но приводило к тому, что в зрелом возрасте голова оказывалась приплюснутой сзади. Катя с этим не слишком усердствовала. Тина посвящала время хозяйству и в детскую заходила редко. Но иногда удивлялась, почему это Катя сушила значительно больше пеленок, чем обычно бывает в уважаемых семьях.

24. Курс молодого борца в беседке

Сегодня Тенгиз принимал в беседке друзей детства. Катя знала их всех, каждый из них в отдельности был вполне контактен и не выказывал спеси, кроме Гиви Шония. Гиви был лощеный красавец со щегольскими усиками, владелец множества киосков. Гиви не был лицемером: встретив Катю на улице — демонстративно не здоровался.

Гости, видно, уже успели выпить за всех вместе и каждого в отдельности, а так как их было около десятка, то они были немного навеселе. Катя принесла им свежую закуску; они как раз пили за «нашу маленькую солнечную Грузию».

— Мне соседи сказали, — начал Тенгиз, не предлагая ей места за столом, — ты сидишь с моим сыном у чинары. С тобой говорю, — повысил он голос. — Мужа нет, жена дома должна сидеть.

— Чему удивляться, — поддержал Гиви, — привыкла в Москве под чинарой сидеть.

— Приехала к нам, — продолжал Тенгиз, — веди себя по-нашему. Как у вас говорят? С кем живешь… — Он вопросительно поглядел на жену.

— С волками жить, по-волчьи выть. — Подсказала Катя. Она догадалась, что компания только что перемывала ее косточки.

— Вот-вот, именно с волками, — кивнул Тенгиз и хитро посмотрел на Катю. Они налили еще по стакану вина.

— Пусть солнце всегда освещает наши горы, наши долины и наши ущелья. За наших грузинских девушек! — Предложил Вова Кокая, жирный, лысоватый переросток с крупной головой и плоским затылком. Ясно было, что его в младенчестве туго привязывали к люльке.

Катя удивлялась, как он устроился адвокатом, но Тенгиз утверждал, что Кокая не такой идиот, каким кажется