Долой возраст, к чёрту дом! - Тим Бауэршмидт

Едва различимая дорога, огибающая деревню пуэбло, извивалась между красных плоскогорий, затмивших горизонт. Когда мы свернули с асфальтированного шоссе, чтобы въехать в деревню, мы сразу заметили, что вокруг творится нечто особенное. Повсюду вдоль узких ухабистых улиц были припаркованы машины, а люди направлялись к главной площади. Обычно, благодаря значку «инвалид» на нашей машине, мы парковались на просторных, специально оборудованных местах, но в этот раз народу было слишком много, поэтому нам пришлось оставить джип в первом попавшемся свободном месте и идти до центра деревни пешком.

Я глубоко вздохнула и оставила фотоаппарат в машине. Я, Тим и Марк по очереди катили коляску Нормы по песку, в котором вязли колеса. Воздух пропитался запахом горящего мескитового дерева с нотками тамале и жареного хлеба. Издалека до нас доносились звуки церемониальных барабанов, которые ни с чем невозможно спутать.

У меня не было фотоаппарата, чтобы запечатлеть происходящее, поэтому я изо всех сил старалась сохранить эту картинку в памяти, мои глаза стали моей камерой и работали в режиме нон-стоп. Мне понадобилось некоторое время, чтобы осознать происходящее. Я чувствовала, что даже дышу по-другому: медленнее и более расслабленно. До сегодняшнего дня мне казалось, что мы отлично справляемся с задачей жить здесь и сейчас. Теперь, когда мне пришлось оставить своего «ловца моментов» в машине, я явно ощутила, что пыталась смотреть на окружавшую меня действительность глазами Нормы, а не своими. И вот, наконец, все вернулось на круги своя.

Толстый слой песка не давал нам быстро пробраться сквозь толпу. Тут Марк и Тим повернулись к нам с Нормой, сказали: «Мы на разведку» – и ушли. Подпрыгивая от радости, словно 11-летние мальчишки, которые оказались на местной ярмарке без родителей, они побежали к барабанам, оставив увязшее в песке кресло, меня и Норму.

К счастью, вскоре они вернулись. Глаза их сияли от восторга: «Мы поняли, зачем мы здесь! Пойдем, мам!» Тим и Марк взяли коляску Нормы с двух сторон и понесли ее, словно королевский паланкин, опустив только тогда, когда почва под ногами стала более твердой.

Мы свернули еще раз и оказались в центре Пуэбло. Огромный двор длиной в две сотни ярдов окружали многоэтажные кирпичные дома с плоской крышей, прекрасные своей простотой и наполненные жизнью. Это был настоящий жилой квартал, а не просто исторический памятник.

Вокруг «главной улицы» рядами стояли шезлонги, на которых уже устроились сотни людей. Мы пришли на праздник позже остальных, и, чтобы лучше видеть происходящее, нам пришлось бы подпрыгивать. «Надо было приехать на несколько часов раньше, – вздохнула я, – Норма же ничего не разглядит».

Но вдруг случилось чудо: гости, успевшие удобно устроиться на своих местах, внезапно подвинулись, пропуская вперед Норму, многоуважаемую пожилую особу в инвалидной коляске. Мы шли через толпу, а туристы вежливо здоровались с нами, давая нам пройти. Я тут же вспомнила обо всех врачах, которых посетила Норма, и обо всех анализах, которые она сдавала буквально пару месяцев назад. То достоинство и уважение, с каким здесь принимали эту пожилую женщину, разительно отличались от того, как с Лео и Нормой обращались врачи: для них они были просто очередной проблемой, которая требовала решения.

Норма комфортно устроилась во дворике так, что все представление разворачивалось прямо перед ее глазами. Мы втроем уселись на корточки вокруг ее коляски. На «сцене» появились 300 индейцев всех возрастов, от младенцев до стариков. Все они участвовали в танце в честь праздника святого Диего. Они выстроились змейкой, заполонив весь двор, каждый танцор шагал в такт барабанов и мелодий, исполняемых певцами.

После танцев никто не аплодировал, так как у индейцев не было цели получить одобрение, они танцевали совершенно по другим причинам. Это было не шоу, а религиозный праздник, не концерт, а медитация, молитва, соединяющая землю с небесами, традиция, передаваемая из поколения в поколение.

Наблюдая за этим танцем, я поразилась до глубины души тому, насколько сильно эти обычаи укоренились среди индейцев. Ни моя семья, ни семья Тима не придерживались каких-то особых традиций.

Меня заворожила красота каждого поколения, преданность культуре и сияние, исходящее от этих людей. Норма, казалось, испытывала то же самое. «В этом определенно что-то есть», – приподняв брови, сказала она, когда я присела рядом с ее коляской.

Через несколько часов мы вернулись в лагерь, но наши сердца продолжали биться в такт барабанам, отбивающим ритм за 20 миль к северу. День был насыщенным, и я по-настоящему вымоталась. Забравшись в фургон, я села на пол, вытянула ноги и стала слушать, как Тим, Марк и Норма делятся впечатлениями об увиденном. Блеск в глазах Нормы заставил меня снова вспомнить о той молодой двадцатилетней девушке в поезде. Тогда у нее впереди была вся жизнь, и она искала приключений в армии, отправляясь через всю страну в неизвестность. И вот семьюдесятью годами позже она сидит напротив меня. Я снова слышу стук колес, только уже не поезда, а инвалидной коляски. Она улыбается, и широкая, слегка усталая улыбка озаряет каждую морщинку на ее лице. Перед ней опять неизвестность и новое путешествие.

В тот вечер, в 9 часов, когда Норма по своему собственному режиму ложилась спать, я взяла ее за правую руку, левой рукой она обхватила палку. Вдруг, ни с того ни с сего, мы обе начали петь и пританцовывать. Так мы и дошли до заднего отсека нашего автодома, и это было классно. То же самое мы повторили на следующий день, и на следующий, и на следующий. Потом к нам присоединился Тим, и мы стали делать это вместе, взявшись за руки и подпевая в унисон. В наших голосах звучала неподдельная радость. В конце концов, это, казалось бы, ничем не примечательное действие стало нашим семейным ритуалом, и мы повторяли его каждый вечер, словно молитву. Спустя какое-то время я осознала, что именно в тот день благодаря желанию Нормы почувствовать себя настоящим индейцем из Нью-Мексико у нас совершенно неожиданно появилась некая традиция, которой в нашей семье раньше никогда не было.

Тим

Мы все по-разному переживаем горе. Мои родители предпочитают молчать. Я так хотел поговорить с ними о своей младшей сестре Стейси, с тех самых пор как она умерла в апреле 2008 года. Но родители, особенно папа, не хотели поднимать эту тему, она считалась «запретной». В нашей семье не было привычки вспоминать о ней, чтить ее память. Я никогда не звонил родителям в день ее рождения или смерти, чтобы не расстраивать их.

Теперь, когда отца не стало в живых, я подумал, что, может, мне удастся расспросить маму о Стейси. К тому же сама поездка служила неким напоминанием того, что вместе мы пережили еще одну потерю близкого человека. По пути мы иногда говорили о Стейси, когда что-нибудь напоминало нам о ней. И все же во время этих бесед мы лишь констатировали факт ее существования, но никак не делились друг с другом своими чувствами и мыслями о ней и ее жизни. Казалось, мы упорно следовали старой доброй семейной традиции, позволяя горю разобщать нас, а не объединять.