Мертвые могут танцевать - Илья Стогов

Все в этом мире смертно, и бояться смерти бессмысленно, потому что смерть — это почти так же естественно, как жизнь. Проблема не в самой смерти, а в том, сможете ли вы, умерев, вновь стать живым? Потому что жизнь бывает не только короткой или длинной — еще она бывает вечной.

Как Рим.

Смерть и рождение — самый естественный закон мироздания. Родиться, состариться, умереть. Не желать ничего другого, потому что на свете нет ничего другого. Но людям хотелось именно другого. Им хотелось, чтобы в мире было хоть что-то вечное.

Рим называли Вечным Городом. Все в этом мире смертно, а вот Рим почему-то вечен. Рим не был первым великим городом мира. До него были Вавилон и Мемфис. После него было множество других. Величие его не в прошлом, а в том, что он все еще жив. Рим всегда был единственным — город, который смерти оказался не по зубам.

Рим называли Вечным Городом — но только первый Рим. Второй Рим — это ведь просто город. Его-то история закончилась навсегда.

Первым на стены Царьграда взобрался гигантского роста янычар Хасан. Его лицо было обезображено шрамами, а руки забрызганы кровью. Хасан влез на стену, воткнул перед собой зеленое знамя ислама и был тут же в куски изрублен защитниками Города. Но было поздно. Пушки Мехмета раскололи стены возле ворот святого Романа, и в образовавшийся пролом уже рекой текли двести тысяч закованных в броню воинов султана.

Экскурсоводы до сих пор показывают на одной из колонн Святой Софии стершийся отпечаток человеческой руки. Горбоносый хищный турок Мехмет II, получивший в тот день почетное прозвище Завоеватель, верхом на коне въехал в христианский храм. Древнего пола было не разглядеть. Конь турка осторожно перешагивал через изрубленные детские трупы. Из дверей собора на улицу вытекала густеющая кровь. Потом конь все-таки поскользнулся, и, чтобы не свалиться, султан рукой схватился за колонну.

Отпечаток окровавленной пятерни стал точкой в конце строки. Константинополь стал Стамбулом. Святая София стала мечетью.

В Дели мне оставалось продержаться только сутки. Послезавтра рано с утра я через Ташкент улетал домой, в Петербург. Рюкзак уже был упакован, город осмотрен. Я думал только о том, что послезавтра — домой.

Как бы вы ни любили кататься по миру, этак к концу второй недели езды вас непременно накроет состояние одеревенения. От английской речи тошнит, достопримечательности не вмещаются в голове, жалко потраченных денег, чуждые иностранные рожи сливаются в одну, и хочется домой. У меня как раз наступило такое состояние.

Накануне я гулял по городу: прошел от Лал-Кота до самого Красного Форта. Я провел на ногах 14 часов, и теперь ноги мстительно болели. В коленях сгибаться они не желали, в икрах гудели, а ближе к паху одну из них я стер. Впрочем, особенно двигать ногами я и не собирался.

Я проснулся к обеду, подумал о том, что уже послезавтра буду дома, и решил, что сегодня никуда не пойду. Так, выползу на улицу, пройдусь в сотый раз вокруг отеля, куплю сигарет — и все.

Самая доставучая нация на свете — это турки. Правда, арабы куда хуже турок, а индусы даже хуже, чем арабы.

Стоило мне выйти на улицу, и индусы были тут как тут. Попрошайки, англоговорящие гиды по несуществующим достопримечательностям, продавцы неизвестно чего, йоги, еще раз попрошайки, голодные дети, тощие родители, какие-то самоуверенные типчики в светлых рубахах, предсказатели судьбы, заклинатели змей и в третий раз попрошайки…

Особенно усердствовал молоденький таксист. Он все повторял, что если я хочу, он отвезет меня в Агру. Я знаю Агру! Там Тадж-Махал. Восьмое чудо света. И прайс тоже гуд. Он может за ту же цену провести для меня экскурсию на английском языке. По-английски он говорил с таким акцентом, что я даже не понимал, как он меня называет: то ли «мистер», то ли «мсье».

Я знал, что ни к какому Тадж-Махалу не поеду. Просто не успею. За последние дни я осмотрел чертову прорву индийских городов. На Агру у меня не оставалось ни сил, ни денег.

— Поехали, мистер?

— Не поеду. Просто не успею.

— Вы знаете, сколько тут ехать? Это рядом! Недалеко! А в Агре Тадж-Махал… Знаете, какой прекрасный?

Я докурил сигарету и вернулся в отель. Подъезд у отеля был здоровенный и грязный. У самого входа на стене был краской нарисован слоноголовый божок Ганеша. Выглядел он смущенно. Посреди лица художник пририсовал ему пенис.

В холле на здоровенных лежаках с подушками спали двое индусов. Еще в холле бродили кошки. К номеру нужно было подниматься на стареньком, но резвом лифте. Я отпер перекошенную дверь, сел на кровать и закурил.

Всего кроватей в номере было три. Сам номер был огромен, как стадион. В нем пахло краской и средством от насекомых. В углу стоял унитаз. Меня предупредили сразу: он не работает. Еще в номере стоял шкаф с отломанными дверцами. За окном торчал гигантский минарет Кутб-Минар. Стекол в оконных рамах не было.

Ничто из перечисленного мне не нравилось. Да и вообще от Индии уже тошнило. Заискивающие улыбочки. Вечное нытье и ожидание, что вот сейчас белый даст им денег. Мне хотелось домой.

Я докурил, встал с кровати, взял свой заранее собранный рюкзак и вернулся вниз. Таксист по-прежнему стоял у входа в отель.

Я сказал:

— Ладно. Поехали в твою Агру.

Проклиная все на свете, я влез в машину, и мы поехали смотреть Агру.

В древнем мире существовало семь чудес света. Для нынешнего мира журналисты пытаются отыскать восьмое чудо, но не могут сойтись во мнениях. Хотя насчет Тадж-Махала согласны почти все: зданьице выдающееся.

Вблизи беломраморный Тадж-Махал выглядит пообносившимся. Как и все прочие чудеса света, хорошо смотрится он не живьем, а в красочных туристических буклетах. Буклетики, постеры, сувениры и открытки с видами Тадж-Махала продаются в Агре на каждом углу. Тадж-Махал в них называют «великим чудом индийской архитектуры». Правда, о том, кто именно является архитектором чуда, в буклетах пишут редко. Потому что спроектировано оно никакими не индусами, а венецианским умельцем Джеронимо Веронео.

Помимо Тадж-Махала на звание восьмого чуда света претендует еще несколько азиатских достопримечательностей. Например, Запретный город маньчжурских императоров в Пекине.

Китайцы меньше зависят от туристических долларов, чем индусы. Хотя буклетики для приезжих любят печатать и они. Гордые за свою великую родину китайцы объясняют туристам: Площадь Небесного Спокойствия Тяньаньмэнь — самая большая площадь в мире. А стоящий на ней музей Гугун (собственно Запретный город) — самый большой императорский дворец в мире. Об авторах проекта в буклетах опять ни слова — и опять по той же причине. Маньчжурский дворец, вершина китайской архитектуры, выстроен не китайцем, а снова венецианцем — Джузеппе Кастильоне.