История осады Лиссабона - Жозе Сарамаго

Отнеся письмо на почту, он уже поднимался по лестнице, когда услышал телефонный звонок. Но не прибавил шагу – во-первых, потому, что устал, а во-вторых, от безразличия или отчужденности; скорей всего, звонит Коста, хочет справиться насчет корректуры стихов или романа, оставленного в тот черный день: Ну, помните. Раймундо Силва выждал столько, чтобы, по его расчетам, Коста соскучился слушать длинные гудки, однако телефон не умолкал и продолжал звонить с кроткой настырностью, словно звонивший и не рассчитывал, что трубку снимут, а упорствовал ради выполнения своего долга. Корректор не спеша вставил ключ в замок и тут вспомнил, что Коста никак не мог звонить ему сейчас, не он теперь его непосредственный контакт, не бедный Коста, павший невинной жертвой, страдающий от похмелья в чужом пиру и низведенный до полумеханической функциональности привоза-отвоза, не Коста, который не хуже других смог бы на равных противостоять корректорской мафии. Раймундо Силва задержался на пороге кабинета, и телефон, будто почувствовав его присутствие, задребезжал с удвоенной силой, уподобясь собачке, что сходит с ума от радости, предчувствуя приход хозяина, и для полноты сходства телефону этому еще соскочить бы со стола на пол и ликующе запрыгать вокруг, неистово ласкаясь, вывалив наружу язык и от чистого наслаждения пустив слюни. Есть у Раймундо Силвы сколько-то знакомых, которые могут позвонить время от времени, случалось, что та или иная дама испытывала или изображала острую потребность поговорить с ним и его услышать, но все это было в прошлом, где и осталось, а прозвучи их голоса сейчас, показалось бы, что они донеслись с того света.

Он опустил руку на телефон и выждал еще немного, как бы давая ему последнюю возможность заткнуться, потом поднял трубку с намерением немедленно и точно узнать, что же его ожидает: Сеньор Силва, осведомился женский голос. Он самый, отвечал он лаконически. Так долго никто не подходил, я уж хотела дать отбой. Чем могу служить. Мне – ничем, а сеньора Мария-Сара хотела с вами поговорить, одну минуту. Последовала пауза, послышались шорохи, и длилось это достаточно, чтобы Раймундо Силва успел подумать: Ее зовут Мария-Сара, частично я угадал, ибо если правда, что я заснул, ткнув пробуждательный палец в слово Мария, значит правда и то, что не запомнил этого и, проснувшись и протерев глаза, для чего потребовалось убрать со страницы эту временную вешку в виде распластанной ладони, располагал всего лишь двумя крайними статьями и в лучшем случае знал, что искомое находится между Мануэлой и Марулой, а впрочем, имена эти надлежит исключить из списка возможных за то, что категорически не подходят к этой личности, не вяжутся, иначе говоря, с персоной этого персонажа. Соединяю, произнесла секретарша свою секретарскую формулу, словцо обычное, словцо служебное, но сулящее тем не менее очень многое, как хорошее, так и плохое. Соединяю, говорит она, безразличная к тому, какую службу сослужит ее услуга, и не замечает при этом, что обещает связать, спаять, сплотить, сочетать, хотя имеет в виду всего лишь, что позволит двоим пообщаться, но и это простейшее действие уже несет с собой немалый риск – немалый и, заметим мы, более чем достаточный, чтобы не отнестись к нему, к действию то есть, легкомысленно. Однако предупреждения никого еще не остановили, хотя опыт демонстрирует нам ежедневно, что каждое слово есть опасный ученик чародея.

Раймундо Силва осел в кресло, чувствуя, что в одно мгновение усталость его возросла вдвое. Нам, старикам, дрожащие колени о бренности напомнят и о тлене[12], и эта непременная цитата вспомнилась ему не к месту, потому что нельзя назвать стариком человека, едва шагнувшего за рубеж пятидесятилетия, вот в прежние времена – да, действительно, а теперь мы следим за собой куда лучше, какое появилось множество разнообразных лосьонов, кремов, умягчителей, и где сейчас ты найдешь такого, чтобы мазался после бритья квасцами, беспощадными к коже, в наши дни косметика – королева, а заодно и король с президентом в одном флаконе, и если очевидно, что кто-то в коленках слаб, то никто не скажет, что лицом несвеж. Но сейчас это самое лицо Раймундо Силвы кривится, покуда на другом конце провода Мария-Сара движением безмятежным и, можно не сомневаться, грациозным откидывает назад волосы, чтобы не мешали поднести трубку к левому уху, и наконец говорит так: Нас, помнится, не познакомили, так что позвольте представиться теперь самой, меня зовут Мария-Сара, а вас, если не ошибаюсь, собиралась она сказать, но влекомый привычкой Раймундо Силва ее опередил и назвал свое имя, причем назвал полностью, объявил себя Долгожданным и чуть не помер на месте от смехотворной нелепости этого. Мария-Сара же, ничего не добавившая к своему имени, не обратила внимания на его признание и продолжала именовать его по-прежнему Раймундо Силвой, не зная и не догадываясь, каким целебным бальзамом умащивает сейчас кровоточивую обидчивость собеседника: Я хотела бы обсудить с вами, как будем строить нашу работу, я собираюсь встретиться со всеми корректорами, мне интересно будет узнать, о чем они думают, да-да, личное общение ничто заменить не может, завтра в полдень, если вас устроит, буду вас ждать, итак, до завтра. Она уже дала отбой, а Раймундо Силва все никак не мог вернуть себе прежнее спокойствие, и дом теперь полнится тишиной, в которой еле-еле угадывается чуть слышная пульсация – то ли это город дышит, то ли река струится, то ли стучит корректорское сердце.

Ночью он несколько раз просыпался – вскидывался, как от толчка. Но глаза не открывал, силясь защититься от бессонницы, и через минуту опять переходил от дремотной одури к беспокойному забытью без сновидений. Уже перед рассветом начался дождь, и первым, как всегда, даже когда еле моросит, оповестил об этом навес над балконом, и Раймундо Силва, разбуженный слитным гулким стуком капель, медленно поднял веки, встречая сероватый свет, который едва начинал проникать сквозь щели в ставнях. Как почти всегда это бывает, когда просыпаешься в такой час, он тут же снова погрузился в сон, на этот раз взбаламученный снами, и во сне терзался беспокойством, успеет ли покрасить волосы, давно уже в этом нуждавшиеся, и сумеет ли сделать это так, чтобы не бросалось в глаза. Проснулся после девяти, и первой мыслью его было: Не успею, но потом счел, что успеет. Вошел в ванную и, щурясь, морщась, стал разглядывать себя при свете двух ламп по бокам от зеркала. Виднелись, наводя печаль, отросшие седые корни, их не спрячешь, даже если взбить волосы, так что оставалось единственное средство – краситься. Он в несколько минут покончил с завтраком, пожертвовав на этот раз тягой к пресловутым тостам с маслом, и вернулся в ванную, где и заперся, чтобы без помех заняться персональным фальшивомонетничеством, то есть использовать продукт, как сказано было в приложенном к флакону проспекте. Раймундо Силва всегда запирается, хотя он всегда в квартире один, ибо совершает эту операцию в тайне, каковая, следует отметить, тайной ни для кого не является, и, несомненно, умер бы от стыда, если бы однажды был застигнут за тем, что сам почитает делом позорным. Волосы у него во времена истины были каштановые, как вот у Марии-Сары, но сейчас невозможно было бы сравнить тон тот и этот, потому что у Раймундо Силвы цветом они неумолимо напоминают вылинявший, побитый молью парик, позабытый и вновь найденный на чердаке в куче старых картин, мебели, безделушек, всякой чепухи и мишуры, масок иных времен. В половине двенадцатого примерно он наконец готов к выходу и опаздывает безбожно, и если не посчастливится поймать такси, ситуация уложится в формулу «Пришла беда – отворяй ворота», весьма глубокое речение, подходящее на все случаи жизни. Но видно, в самом деле не зря живет он на улице известного чудотворца святого Антония, ибо только чудом можно объяснить, что на такой глухой улочке, в дождливый день, вдруг, откуда ни возьмись, появляется свободное такси и останавливается на призывный взмах, и водитель не показывает знаком, что спешит по вызову. Счастливый Раймундо Силва уселся, сказал, куда ехать, но потом, пристраивая в ногах зонтик, аттестовал себя идиотом, и его смятение проявлялось в двух противоположных желаниях – ехать было жутко, очень хотелось приехать, издательство перестало быть для него ненавистным местом, и не только ради того, чтобы прибыть точно к сроку, поторапливал он водителя: Пожалуйста, поскорее, я очень спешу, рискуя нажить врага в том, кто показался ему поначалу орудием Провидения. Время потребовалось, чтобы спуститься в нижний город, время ушло на движение в потоке машин, из-за дождя вязших в пробках, как мухи в патоке, Раймундо Силва вспотел от нетерпения, и вот наконец на десять минут позже срока, тяжело дыша и отдуваясь, он вбежал в здание издательства, и вид его менее всего подходил для предстоящей ему беседы, в которой будут поставлены новые ответственные задачи и, несомненно, предъявлены недавние огрехи.