Мой друг бессмертный - Анна Гурова

Лешка медленно встал, зевнул и тупо уставился на исчирканную доску, усеянную какими-то значками, плюсами и минусами.

— Я весь внимание, — супервежливо произнес Учитель.

«Разозлился, — по его тону понял Лешка. — Сейчас „пару" вкатает».

Славка, сосед по парте, раскрыл на коленях учебник и начал что-то шептать.

— Основание Петербурга… послужило отправной точкой… — неуверенно повторил за ним Лешка.

Иван Данилович подошел и отобрал учебник.

— Меня не интересует мнение автора учебника по этому поводу, — ледяным голосом произнес он. — Меня интересуют ваши выводы. Я хочу, чтобы мои ученики научились думать самостоятельно! А не повторяли, как попугаи, то, что для них сочиняют более умные люди!

«Иными словами, я дурак», — мысленно перевел Лешка.

В классе подобострастно захихикали. Лешка разозлился. Ах, историк хочет услышать его собственные соображения? Ладно, он их услышит!

— Все не так, — громко заявил Лешка. — Вы хотите, чтобы мы, с вашими подсказками и наводящими вопросами, самостоятельно приходили к задуманным вами выводам. И считали, как дураки, что додумались до этого сами. Думаете, у меня не хватает ума это заметить? Это такое же манипулирование сознанием, как реклама!

В классе воцарилась ошеломленная тишина. Иван Данилович воззрился на Лешу, как на заговорившую парту.

— Может быть, тогда вы изложите свою независимую, самостоятельную точку зрения по заданному мной вопросу? — вкрадчиво спросил он.

— Легко! — Лешка оглянулся по сторонам, убедился, что его внимательно слушают, и начал:

— Вы хотите, чтобы я сказал что-нибудь в таком духе — конечно, в основании Петербурга были свои позитивные и свои негативные стороны, и, — он процитировал любимую фразу учителя, — «истина лежит как всегда, где-то посредине»! А я вам скажу, как на самом деле.

— Извольте.

— Вся эта таблица — пустой треп! Для государства выгодно все, что делает его сильнее и богаче. Значит, все Петровские реформы, в том числе и основание Петербурга, надо анализировать именно с этой точки зрения!

— Государственное благо — это абстракция, — заметил учитель. — В отличие от общественного блага. Ибо общество — это совокупность конкретных людей. Меня, вас…

— Ничего подобного!

— Как это? — Иван Данилович поднял брови домиком.

— Государство и народ — это одно и то же!

— М-да? Ну-ка, дайте мне определение государства.

— Государство — это страна, в которой живет народ, — не моргнув глазом, заявил Лешка.

В классе снова захихикали. Учитель презрительно улыбнулся.

— За такое определение я бы поставил вам «два», будь вы даже первоклассником.

— А что я не так сказал? — возмутился Лешка. — Если страна сильная и богатая, то и людям в ней хорошо. Поэтому благо государства и общества — это одно и то же.

Историк задумался, но в итоге одобрительно кивнул.

— Вижу попытки мыслить логически. Продолжайте, это интересно.

— Следовательно, — продолжал окрыленный Лешка, — с точки зрения блага государства Петербург основывать было надо. Конечно, без отдельных жертв было не обойтись. Но при строительстве империй жертвы не имеют значения!

Вообще-то, он сам так не считал. Точнее, никогда прежде об этом не думал. Что-то похожее однажды высказывал папа. И Лешка не видел, почему бы ему не выдать папины идеи за свои. Кроме того, как-то так случалось, что в итоге папа почти всегда оказывался прав.

— По приказу императора Цинь Шихуана, первого объединителя древнего Китая, было начато возведение Великой Китайской стены, чтобы защититься от набегов варваров-кочевников с севера. Каждые сто шагов в стену замуровывали человека, — сказал учитель. — Это считалось строительной жертвой, чтобы боги хранили стену и, соответственно, империю. Вы полагаете, это тоже правильно?

— Так стена-то до сих пор стоит, — подумав, выдал Лешка под одобрительные смешки приятелей. — Даже из космоса видна. Значит, подействовало.

— А как насчет гитлеровской Германии? — не отставал историк. — Гитлер ведь тоже строил империю…

— Да я же не призываю — давайте всех мочить! — защищался Лешка. — Просто это жизнь. Вот вы спрашиваете — было ли основание Петербурга благом для государства? А, между прочим, для тех, кто управляет государством, отдельные люди вообще не имеют значения. И это, к сожалению, норма жизни!

— Вы так думаете? — сухо спросил учитель.

— Я знаю, — буркнул Лешка. — Что я, сам не вижу, что ли?

На самом деле это тоже говорил папа. Папа любил покомментировать то, что видел в новостях. Выглядело это так, что, только дайте папе абсолютную власть да один день, как он тут же наведет в стране порядок. А за два дня — так и во всем мире. Иван Данилович помрачнел. Он явно собирался продолжить дискуссию, но тут в коридоре затрещал звонок. Все тут же загалдели и начали шумно собираться на выход.

— Вот я смотрю на вас, и мне страшно, — сказал Иван Данилович лично Леше. — Страшно подумать, что из вас вырастет, если в свои годы вы так циничны. А через двадцать лет люди вашего поколения будут управлять Россией. Впрочем, ваш эпатаж — это возрастное… Во всяком случае, я на это надеюсь.

Лешка пожал плечами.

— Я просто говорю то, что думаю.

— Это-то и страшно. Урок окончен, — чуть громче, чем всегда, сказал Иван Данилович, отходя к столу. Впрочем, в шуме его все равно никто не услышал.

— А вы, Завьялов, давайте дневник. Ваши логические упражнения нужно оценить по достоинству…

«Ну историк, ну прикопался! Ему ж сказали по-человечески, что у меня сотрясение, так зачем цепляться? Гуманист фигов… Страшно ему, видите ли, за человечество…» На самом деле Лешка чувствовал себя скорее польщенным — его же отнесли к тем, кто будет править Россией. И «пару» не поставил, кстати — расщедрился аж на четверку.

«Надо же, совсем стемнело!» — отметил Лешка выходя в коридор. Несмотря на то что было самое начало четвертого, в школе уже горел свет, и на фоне белых гардин небо казалось черным, как ночью. Лешка облокотился на подоконник, выглянул в окно.

«Погодка, блин… Второй день ветер с залива. Худший климат в Европе! Наверно, еще и наводнение будет…»

Лешка представил, как будет сейчас под ледяным дождем торчать на остановке, и настроение у него совсем испортилось. Снаружи вдруг послышался дробный сухой стук. Ну вот, там начался еще и град. Крупные градины разбивались о стекло, оставляя прозрачные кляксы. Стекло содрогнулось от порыва ветра.

Гимназисты, заметив, что творится на улице, не торопились в раздевалку. Они столпились у окон, громко обсуждая нежданный погодный катаклизм. В коридоре воцарилось странное веселье. Казалось бы, всем понятно, что ничего хорошего в ноябрьской буре нет, а все равно приятно и любопытно понаблюдать, как ветер гнет ветки, срывая последние листья, раскачивает рекламные щиты, а прохожие разбегаются кто куда в поисках ближайшей крыши и теснятся по десять человек под каким-нибудь козырьком у парадной. Приятно, разумеется, когда сам сидишь в тепле и безопасности.