Однажды в замке... - Элоиза Джеймс

Эдит ждала, пока он не закончит разговор, и сама бессовестно пренебрегала соседом слева.

– В большинстве случаев я так не выгляжу, – сообщила она.

Гауэйн рассмеялся.

– Я чувствую себя так, словно вы видите меня на маскараде, – продолжала она. – Сначала я была тихой. Спокойной. Вся в белом…

– Как ангел, – добавил он, и дрожь в его голосе бросила ее в жар.

– Но я не ангел, – выдавила она. – И даже не слишком спокойна по натуре. Хотя питаю глубочайшее отвращение к конфликтам. А сегодня…

Она показала на платье.

– Это тоже не я.

– Обольстительное? – спросил Стантон. – Я обольщен.

Теперь Эди понимала, как Казанова приобрел свою репутацию. Должно быть, обладал способностью смотреть на женщину с расплавляющим желанием во взгляде. И конечно, любая падала в его постель.

Она постаралась взять себя в руки.

– Я похожа на царицу Вавилонскую. Но на самом деле я куда более обыденна.

– Я тоже не часто надеваю килт, хотя люблю носить цвета своего клана. Но при ветре очень мерзнут ноги.

– Килт вам идет, – улыбнулась Эди. Ни одна женщина в здравом уме не сказала бы иначе, когда килт надет именно на такого мужчину.

– А это красное платье идет вам.

Последовал момент многозначительного молчания.

Гауэйн понизил голос:

– Я бы хотел стянуть вниз рукава…

Эди прикусила губу. Дыхание перехватило.

– И облизать вас, начиная с губ и заканчивая…

– Вы не должны так говорить, – прошипела Эди. – Что, если кто-то услышит?

– Разразится скандал. Возможно, нас заставят немедленно пожениться. Вы разрешаете мне устроить скандал, миледи?

Его глаза сверкали чем-то более яростным, более жарким, чем злорадство.

Эдит застыла, потрясенная силой увиденных в них эмоций. Как это случилось… между ними? Что это такое?

Неужели люди именно так влюбляются друг в друга? После какого-то пятиминутного разговора? Неужели она влюбилась в мужчину только потому, что он красив и хорошо смотрится в килте? Конечно, он еще и умен, у него красивый голос, и он остроумен… и хочет ее. Хочет больше, чем Эди могла себе вообразить.

Да. Она влюбилась.

Хозяйка поднялась; ужин был закончен. Джентльмены отправятся пить портвейн в библиотеку, дамы удалятся в музыкальный салон на чай.

Эди сообразила, что не ответила на вопрос. Герцог протянул руку и помог ей подняться.

– Не желаю ждать еще четыре месяца, чтобы жениться на вас, – заявил он, сжимая ее руки с таким видом, словно готов пустить на ветер все правила приличия и поцеловать ее прямо здесь. И тогда точно разразится скандал!

– Мой отец часто говорил, что не одобряет коротких помолвок.

К собственному возмущению, Эдит обнаружила, что задыхается как шестнадцатилетняя глупышка. Но все же она упивалась выражением его лица, чувствуя себя так, словно музыка играет в ее венах.

– Возможно, я сумею убедить его передумать.

Громкое крещендо пронеслось над ней и заплясало между ними.

– Хорошо, – прошептала она. – Хорошо.

Эди не была уверена, на что соглашается, но в глазах Гауэйна вспыхнула радость, и этого оказалось достаточно.

Гауэйн последовал за другими джентльменами в библиотеку, хотя сознавал, что потерял дар речи. Он чувствовал себя так, словно его сильным ударом повергли в беспамятство. А очнулся он в другом мире.

Словно в пьесе.

Может, он и есть Ромео? Может, это закончится смертью их обоих?

Самое шокирующее заключалось в том, что Стантон мог думать об этом спокойно. Если Эди суждено умереть…

О чем он только думает, черт побери? Они еще даже не женаты! Он почти ее не знает!

Отец Эди стоял один, глядя в камин, так что Гауэйн взял бокал с портвейном и присоединился к нему.

– Лорд Гилкрист.

– Я больше не уверен в том, что вы тот, кто нужен моей дочери, – резко бросил граф.

– Меня печалит слышать это, но боюсь, назад дороги нет. Я женюсь на леди Эдит.

Сейчас его голосом говорил древний герцогский титул. Но за этой вспышкой богатого титулованного аристократа, – кто такой граф, чтобы усомниться в правомерности помолвки? – крылось нечто более примитивное. Эди принадлежит ему, и если он будет вынужден вернуться к обычаям древних пиктов – выкрасть ее из Англии и увезти в Шотландию, перекинув через седло коня… – то так и сделает.

Граф пристально глянул на него, но тут же отвернулся к огню.

– Вот в том-то вся беда.

– Что?

– Вас пожирает желание к ней, верно? Она надела красное платье, принадлежащее моей жене, и теперь вы потеряли голову.

– Что-то в этом роде, – согласился Гауэйн.

– Это плохо, – почти прохрипел Гилкрист. – Очень.

Гауэйн открыл рот, чтобы опровергнуть его предсказание, но Гилкрист продолжал:

– Я выбрал вас, потому что считал, что вы не способны поддаться страсти. Могу сказать по собственному опыту, что страсти плоти не основа для брака.

– Вот как!

Гауэйн все еще пытался понять, как стоит реагировать на это свирепое замечание, но граф снова продолжил речь:

– Моя дочь – настоящий музыкант. Я хотел для нее спокойного рационального брака. Такого, в котором ее муж будет уважать ее талант… нет, гений.

– Гений?

Гауэйн поставил бокал на каминную доску.

– Она играет на виолончели, как ни одна женщина в этой стране. И очень немногие мужчины.

Гауэйн не знал ни одной женщины, кроме Эди, которая играла бы на виолончели, да и мужчин не знал. Но стоит ли указывать на это человеку, чье лицо горело смесью гордости и ярости?

– Она играет лучше меня. А я ведь, думаю, сделал бы превосходную карьеру, если бы родился в простой семье. Не будь она моей дочерью, играла бы в лучших концертных залах мира. Знаете, кто сказал мне это?

Взгляд графа был так же свиреп, как и тон.

Гауэйн покачал головой. Откуда ему знать, черт побери? Он и виолончели-то никогда не видел!

– Роберт Линдли!

Должно быть, выражение лица герцога выдало его полное невежество.

– Величайший в Англии виолончелист, – спокойно сообщил Гилкрист. – Эдит играла для него, конечно, без свидетелей, и он сказал, что, не будь она женщиной, могла бы потягаться с его собственным сыном.

– Я очень плохо разбираюсь в музыке, – пояснил Гауэйн, откашливаясь, – но счастлив слышать, что моя будущая герцогиня обладает таким даром.