Предки богов. Затерянная цивилизация Лемурии - Фрэнк Джозеф

Между ронго-ронго и письменностью долины Инда не было другой связи, помимо «той, которая автоматически проводится между двумя пиктограммами, где бы они ни появлялись, — отмечал Метро. — Я сравнил образцы, выбранные господином де Хевеси, с оригиналами фотографий текста на печатях Мохенджо-Даро, подготовленными Г. Хантером. К моему удивлению, оказалось, что у господина де Хевеси недостает аккуратности, необходимой для такой работы. Он позволил себе недопустимо вольное обращение с символами. При восстановлении первоначальных размеров и очертаний якобы идентичные символы в его перечне утратили всякое сходство друг с другом. Большинство символов подверглось подобным манипуляциям. Если устранить эти неточности, черты сходства между письменностью Мо-хенджо-Даро и «языком» острова Пасхи становятся чрезвычайно немногочисленными и сводятся к геометрическим символам».

«Ни один человек, называющий себя профессиональным исследователем, не может серьезно относиться к подобным результатам, любую дальнейшую дискуссию на данную тему следует рассматривать «как обмен мнениями между неквалифицированными любителями», — резюмировал этнолог.

В XXI веке таких плохо завуалированных угроз бывает достаточно, чтобы отпугнуть любого члена научного сообщества от поддержки «еретических» взглядов. Но в 1930-е годы не все боялись официального осуждения начинающих ученых, некоторые очень видные антропологи встали на защиту де Хевеси. Первым среди них был Г.Р. Хантер, на которого ссылался Метро. В открытом письме, адресованном де Хевеси, он заявил:

«Я с большим удивлением, если не сказать, отвращением, прочитал критическое выступление Метро в Ваш адрес в выпуске Anthropos за февраль-апрель 1938 г. Помимо всего прочего, он обвиняет Вас в «манипулировании» определенными символами из долины Инда в Ваших собственных целях. Поскольку большинство этих символов представлено в моей статье о письменности долины Инда, я взял на себя труд внимательно просмотреть их список, представленный Вами. В итоге обнаружил, что во всех случаях, без исключения, Вы воспроизвели их со скрупулезной, замечательной точностью. Боюсь, месье Метро даже не позаботился изучить мою работу, из которой Вы скопировали символы, а также мою статью в Journal of the Royal Asiatic Society за апрель 1932 г. (стр. 494–503), и это несмотря на то, что он ссылается на нее в сноске № 4 на стр. 222 собственной статьи!»

«Необоснованное утверждение Метро о фальсификации символов основано исключительно на его собственном нежелании с достаточной аккуратностью ознакомиться с источниками, — считал Эйне-Гельдерн, — вынужден сказать, что это самая бесцеремонная клевета на ученого, с которой мне когда-либо доводилось сталкиваться. Впрочем, у меня нет ни малейшего сомнения, что после более тщательного знакомства с источниками месье Метро первым признает несправедливость своих обвинений и принесет господину де Хевеси публичные извинения, которых тот вполне заслуживает».

К сожалению, уверенность Эйне-Гельдерна в честности своего коллеги-скептика оказалась необоснованной. Метро так и не пересмотрел свои несправедливые утверждения, поскольку они предназначались исключительно для дискредитации де Хевеси и официального запрета на исследования в области межконтинентальных контактов в далеком прошлом. Здесь Метро удалось добиться выдающихся успехов. В политкорректных археологических кругах о де Хевеси мимолетно упоминают как об эксцентричном чудаке, чье безответственное сравнение письменности острова Пасхи и Мохенджо-Даро было разоблачено еще до Второй мировой войны. Хотя на самом деле Метро ничего не разоблачил и показал себя небрежным автором, чья критика страдает изъянами, его тяжкие обвинения были с радостью приняты учеными, которые заперлись в «башне из слоновой кости» и защищают свою книжную археологию от новаторских вторжений. Они неоднократно повторяли его недоброжелательные высказывания в адрес де Хевеси, со временем это стало для них истиной в последней инстанции. Увы, это лишь один из примеров, демонстрирующих саботаж достоверной информации, которая могла бы расширить наше понимание загадок, продолжающих волновать ученые умы. Из-за «политкорректности» дверь, ведущая в прошлое, была заперта, объявлена несуществующей.

В контексте несомненной связи письменности ронго-ронго с культурой долины Инда еще больший интерес представляет ее сравнение с другой древней письменностью, существовавшей в Центральной Америке в 3250 милях от острова Пасхи. За два года до того, как де Хевеси обнаружил параллели между Мохенджо-Даро и островом Пасхи, другой лингвист, Эрих фон Хорн-бостл, привел не менее убедительные аргументы в пользу связи между пиктографической письменностью индейцев куна из Панамы и ронго-ронго. Хотя в панамском варианте существует меньше сходных примеров, чем в письменности долины Инда, аналогии с островом Пасхи неизбежны. Как и ронго-ронго, пиктографическая письменность индейцев куна силлабическая, обладает свойством boustrophedon и сохранилась на деревянных табличках, известных на Рапа Нуи под названием кохау.

Фон Хорнбостл привел следующие соображения: «Точно так, как и на острове Пасхи, индейцам куна было необходимо знать текст, чтобы «читать», то есть декламировать его. В обоих случаях письменные тексты декламировались во время похорон. У индейцев куна в них содержалось описание пути, который избирает дух усопшего после смерти. Жрец читает текст с таблички, пока труп перевозят к могиле на лодке. Я воспользуюсь возможностью, чтобы привлечь внимание к интересному и, вероятно, значимому сходству погребальных обрядов обоих народов, а именно использованию оперенных палочек. «В течение шести дней после его смерти, — говорит миссис Рутледж в упоминаемом фрагменте, — все работали над изготовлением палочек с перьями на верхушке (хеу-хеу), потом их расставляли повсюду вокруг могилы».

У индейцев куна в могилу вместе с трупом клали четыре оперенных палочки, символизировавшие четырех духов-защитников, которые ведут души по смертному пути».

На острове Пасхи оперенные палочки втыкали в землю, обозначая священное место, где жрецы ронго-ронго исполняли ежегодные декламации.

Эйне-Гельдерн, публично выступивший в защиту де Хевеси против его гонителей, поддержал открытие фон Хорнбостла, но добавил, что «внешняя форма письменности острова Пасхи достигла гораздо более высокого развития, чем письменность индейцев куна, или — вероятно, это будет более точным ответом — письменность куна в большей степени варварски искажалась и опустилась на более низкий уровень, чем на острове Пасхи, хотя они могли дольше сохранять оригинальное начертание многих символов». Этот вывод косвенно подтвердил Неле из племени куна, который в 1928 г. сказал археологам, что последним, кто знал правильное начертание символов, был Немекина, легендарный переписчик, скончавшийся много лет назад.

Связь с утраченным источником в Тихом океане выходит далеко за пределы аналогии между письменностью ронго-ронго и панамскими пиктограммами. Названия некоторых мест и имена главных божеств индейцев куна недвусмысленно указывают на лемурийское происхождение. Самое важное и очевидное в них — слово «Му», в их космогонии — Богиня-матерь. Она сотворила Солнце, с которым вступила в брачный союз и родила звезды и планеты. Другие воплощения Богини-матери носили имена — Ми Alesop, Ми Olokundil, Ми Olotagisop и Ми Sobia. В языке индейцев куна Mu-olok-wit-uppu означает «остров», mu-olo-tup-kana — группу морских островов, Mu-lat-uppu и Tupsol-Mu-llu — острова, расположенные неподалеку от тихоокеанского побережья. Особое значение имеет миф о Великом Потопе, затопившем огромную землю на Западе, откуда выжившие чародеи прибыли в Панаму много лет назад. Само предание о Потопе у них называется Mu-osis.