Тише - Кейт Максвелл

Меню и правда оказались там, сложенные аккуратной стопочкой. И кое-что еще. Своеобразный дневник – правда, не ее, а мой.

Рядом с меню лежали три пухлые пачки писем в голубых конвертах, перевязанные широкой малиновой лентой. Я узнала свой собственный подростковый почерк и ее старый адрес в Ист-Виллидж на верхнем конверте.

Я села на диван напротив окна, опустила жалюзи – не то защищая глаза от слепящего предвечернего солнца, не то опасаясь, что кто-то меня увидит, – и развязала ленту на первой пачке.

Рисунки! А я о них и забыла… Вид на дом с нижней границы пастбища, выполненный тушью и пером. Нарисованный углем шарж на одноклассника. Портрет Джесс и Ребекки, скопированный с фотографии на каминной полке: школьная форма, косички. Я точно не была художником-вундеркиндом: дом выглядел плоским, черты лица сестер – преувеличенными (губы, словно накачанные коллагеном, чересчур пушистые ресницы). Но Джесс всегда поощряла мои занятия рисованием, восхищалась моими работами; ее похвалы вселяли в меня уверенность. Цветные карандаши и уголь приходили почтой; на один день рождения я получила мольберт, на другой – коробку масляных красок. Шикарные альбомы по искусству из художественных галерей Нью-Йорка – пересылка наверняка стоила не меньше их самих. Мама была в восторге от моего хобби. «Кто бы мог подумать: художник в семье!» – говорила она. Зато отец считал рисование пустой тратой времени. «Мазня» – так он называл мое творчество. «Это не поможет ни попасть в приличный университет, ни найти достойную работу». Что, если энтузиазм Джесс был всего лишь попыткой уязвить отца, насолить ему с противоположного берега Атлантики? Так или иначе, зерно упало на благодатную почву. Рисование стало моим спасением; оно сформировало мой тип мышления.

Между набросками обнаружились и другие свидетельства влияния Джесс на мое детство, написанные круглым, ровным почерком. Ты была права насчет Луизы, сообщала я в одном из писем. Я была с ней дружелюбна в школе, и это застигло ее врасплох. Ей пришлось быть дружелюбной в ответ. Думаю, теперь все наладится, так что спасибо тебе, Сестра!

Я ужаснулась от почерка, от нелепых сердечек над «й», но искренне пожалела, что не помню содержания ее письма, вызвавшего такую благодарность. Увы – писем, которые она мне присылала, больше нет. Раньше я хранила их у себя в комнате, в коробке из-под обуви, а потом начисто о них забыла. Однажды вечером, когда я еще жила в Лондоне, позвонила мама. «Я тут прибиралась и нашла у тебя под кроватью коробки с каким-то хламом. Там ведь не было ничего нужного?»

Судя по датам на конвертах, следующие письма от меня Джесс приходили с промежутками в несколько месяцев. Только сейчас я вспомнила, как обижена была на нее тогда, и долго недоумевала, куда она пропала. Когда переписка возобновилась, в моих строках порой сквозила недетская горечь.

Джесс, у тебя все хорошо? А то не звонишь, не пишешь…

Ты сменила квартиру? Ты приедешь домой?

Пожалуйста, напиши! Или, если не получится, хотя бы позвони.

Потом Джесс вернулась – как ни в чем не бывало. Я рассказывала ей о своем прошедшем дне рождения, о летних каникулах, благодарила за подарки, делилась новостями о подругах. Я простила ее, позабыв все обиды. Детям это свойственно.

Прочтя каждое из писем, я сложила их в аккуратные стопочки, перевязала лентой и убрала в ящик стола.

К концу недели, когда пришло время выезжать из апартаментов Джесс, мой энтузиазм по поводу «дворца» заметно угас. Я буду скучать по Вест-Сайду, по его свету, по ощущению спокойствия и порядка, по просторной гардеробной, где не нужно изощряться, чтобы втиснуть все свои вещи.

– Было приятно знать, что ты там, – сказала Джесс, позвонив по дороге из аэропорта. Когда я заверила, что все в порядке, и что квартира цела и невредима, она добавила: – Считай, что комната для гостей теперь твоя. Если когда-нибудь захочешь сменить обстановку, приезжай и живи – не важно, в городе я или нет.

– Спасибо, Джесс! – ответила я, запихивая чемодан под кровать.

Предложение было заманчивым, но я знала, что не стану ловить Джесс на слове. Потому что теперь мое место здесь. Несмотря на все его недостатки.

Пятнадцать

– Боже мой! Наши фамильные уши!

Мама, стягивая перчатки и даже не успев снять шляпку, склоняется над люлькой.

– Неужели?

– Точно тебе говорю. И как я раньше не замечала? У него заостренные ушки, как у всех Стюартов! Посмотри сама.

Я заглядываю в плетеную колыбель.

– И правда.

Что ж, по крайней мере, форма кисти ему досталась не от меня, – Нейтан называл мои руки «перепончатыми». «Ты, наверное, очень хорошо плаваешь», – сказал он однажды, поднеся мою ладонь к свету и показывая на полумесяцы натянутой кожи между пальцами.

Мамин второй визит не столь скоротечен, как первый, и длится целых два дня. Неделей ранее она позвонила и сказала, что приедет поездом – мол, папа не хочет, чтобы она вела машину по темноте, – и что остановится на обе ночи у Ребекки. «В прошлый раз у меня было так мало времени, – добавила она с тяжелым вздохом. – Я вас толком и не видела. Впрочем, прекрасно знаю, что такое первые недели с малышом, когда от гостей больше хлопот, чем пользы. В общем, если считаешь, что мне лучше приехать всего на один день, так и скажи».

Боюсь, ее ожидания от поездки не оправдаются, ведь мы с Эшем не ахти какое развлечение. Всего лишь парочка чуваков с нестабильной психикой, а не аншлаговый спектакль в лучших театрах Вест-Энда[16]. Хотя, возможно, я недооцениваю силу ее желания сбежать от отца.

– Малыш моей малышки! Он так изменился, – ахает мама.

Ни чуточки, мысленно говорю я за него. Я в точности такой же, как и в нашу последнюю встречу.

Мама срывает с головы шляпку, обнажая белые кудряшки. Никак не привыкну к ее новой прическе, хотя прошло уже больше года.

– Просто ангелочек!

Снова склоняюсь над люлькой. Вижу круглые глаза и шелушащуюся лысую макушку. Вдыхаю маслянистый прелый запах. «Вот смотрю на него, и сердце замирает, – сказала как-то одна из недавно родивших мамочек. – Это любовь!» Быть может, приезд мамы что-то изменит? Быть может, случится чудо и мой материнский инстинкт наконец проснется?

– Стиви, ты меня совсем не слушаешь!

– Извини, мам, задумалась.

– Я так рада за тебя, детка!

Она говорит это при каждой встрече с тех пор, как я сообщила ей о