Магия Берхольма - Даниэль Кельман

Спустя несколько месяцев, когда я снова мог передернуть карту с такой скоростью, что это было совершенно незаметно, я собрался с духом и решил совершить паломничество к источнику мудрости, постучаться в дверь Магического общества.

Я легко нашел адрес. Мне дал его продавец в магазине карнавальных и цирковых принадлежностей, где мне случалось бывать. Не задумываясь, без всякой таинственности, как будто в моей просьбе не было ничего странного. Это меня удивило.

Мне пришлось удивиться еще не раз. По этому адресу находилось довольно сомнительное кафе, где раз в неделю, в восемь часов вечера, собирались члены Магического общества. Ну хорошо! Я утопил волнение в стакане воды со средней дозой успокоительного, оделся небрежно, но элегантно, взял карты, вспомнил десять своих лучших фокусов и отправился.

А сейчас? Сейчас немного кукольного театра в театре. Немного шутовства в пределах более длинного фарса моей жизни. На нем можно было бы не останавливаться подробно, но стоит ли опускать что-то одновременно смешное и печальное. Поднимем узенький расшитый занавес: покажутся марионетки.

Вот некто, по виду чиновник, с тесным воротничком, в поблескивающем синтетическом пиджаке, с тоненькими усиками на блестящем, точно отполированном, лице. Вот кто-то в яркой (очень яркой) рубашке, с золотой цепочкой на шее. Вот бородач, восседающий над тарелкой с огромным шницелем по-венски; куски мяса один за другим исчезают у него в бороде; рядом с ним стоит чемоданчик, на котором изображены кролик и цилиндр. Женщина, довольно толстая, пожилая, выкрашенная в соломенный цвет. Где-то за их спинами золотоволосая и потеющая знаменитость, уже не раз (утром) выступавшая по телевидению. Он живет на свои гонорары, хотя едва сводит концы с концами, и остальные смотрят на него с сочувственной завистью. Они дилетанты: тот, что в яркой рубашке, продает автомобили, у толстухи булочная, бородач – водитель такси, а похожий на финансового служащего и в самом деле финансовый служащий.

Я подошел ближе; некоторые искоса взглянули на меня. Всего лишь двое-трое; большинству было безразлично, кто приходил и уходил. Инстинктивно я обратился к профессионалу и объяснил, что же мне, собственно, нужно, тот молча пожал плечами. Он был слегка раздосадован тем, что официант не спешит принести ему пиво.

Я сел и подождал. На стене висела глянцевая фотография Томаса Бруи, с подписью. Автомеханик рассказывал учителю, где ему предложили выступить: детский утренник, высокий гонорар. Толстуха заказала стакан молока, кто-то отпустил непристойную шутку, она возмущенно засопела. За соседним столиком двое сосредоточенно сдавали карты, а потом стали играть в покер. Наконец кто-то обратил на меня внимание: «Покажите нам что-нибудь!» Разумеется, так было принято, именно этого я и ожидал. Я извлек из воздуха колоду карт, раскрыл ее веером и начал со «Странствия королей», разработанного ван Роде. Вдруг я заметил, что на меня никто не смотрит; я снова смешал карты, не закончив фокуса, им было совершенно все равно. Официант принес мне минеральную воду. «Еще пива!» – крикнул профи и снова погрузился в безмолвное раздумье. «Что? – воскликнул таксист. – Две тысячи? Они действительно предложили тебе…» За окном, шатаясь, прошло туловище пьяного. Он вопил какую-то песню; я попытался по его губам понять, какую именно, но он уже исчез. «Две тысячи?» Кто-то положил передо мною какой-то предмет. Человечек с эспаньолкой, я еще никогда не видел ни у кого такой эспаньолки. «Посмотрите. Я могу достать. Все». Это был каталог карнавальных и цирковых принадлежностей, да еще и того самого магазина, в котором я был постоянным покупателем. «Спасибо», – сказал я и покачал головой; он молча прошаркал прочь. Табачный дым начал проникать мне в легкие; я невольно зевнул. Я стал придумывать всем присутствующим профессии: владелице булочной я дал булочную, механика сделал механиком, таксиста превратил в таксиста, чиновника… «Еще пива!» – крикнул профи и вяло полистал каталог, который положил перед ним человечек с эспаньолкой. Официант уронил на пол тарелку, тарелка разбилась вдребезги, котлета соскользнула на кафельный пол; из пустоты появилась такса, схватила ее и утащила под стол. «Две тысячи?!» Было уже почти одиннадцать, и у меня заболела голова. Поэтому я допил минеральную воду, расплатился, встал и вышел. Никто не попрощался со мной, я ни с кем не попрощался. Занавес!

Вскоре после этого я на один семестр поехал в Рим, чтобы закончить обучение в Григорианском университете Ватикана. Об этом ходатайствовал отец Фасбиндер; мне явно была уготована большая карьера. Это были странные полгода: город утопал в зное, на небе неделями не появлялось ни облачка, солнце палило нещадно. Только к вечеру, когда жара спадала и невыносимый свет иссякал в камнях, можно было дышать. Мимо шли люди, о чем-то быстро говорили и смеялись, и повсюду стояли, сидели, ходили легко одетые, в коротких юбках, девушки. Обычно я без труда с этим справлялся, и мой опытный глаз превращал их в абстрактные двуногие фигуры вроде циркуля. Но по временам мне это не удавалось, и тогда на глазах у меня выступали слезы и я поспешно отворачивался.

Я жил в общежитии при университете и изо дня в день был окружен серьезными, занятыми католическими священниками в черном. Я смотрел на величественные здания, на церкви эпохи Ренессанса, на людей всевозможных рас и национальностей и в самом деле сильнее, чем прежде, чувствовал, что принадлежу к духовной общности, охватывающей весь наш мир в пространстве и времени. Я начал писать дипломную работу о Паскале – о его трактатах по геометрии.

Один раз я побывал на аудиенции у Папы. Он выглядел больным и заспанным; я поцеловал его перстень; от его руки исходил горький старческий запах. Он что-то спросил у меня, но говорил так невнятно, что я ничего не разобрал. Я не решился переспросить: «Простите, что вы сказали?» (разве у Папы можно спросить «Простите, что вы сказали?») и только молча кивнул. По-видимому, он был удовлетворен ответом и, шаркая, прошел к следующему паломнику. Ничто в его облике не казалось величественным, все было бессильным и рассеянным. Обвисшие серые щеки, плохо подобранная вставная челюсть. И все же не было никого выше первосвященника, предстоятеля Господа на покинутой земле. Пройдя вдоль всего ряда, он криво, дрожащей рукой, сотворил крестное знамение, потом его вывели из зала.

Вскоре после этого (странный, неловкий переход от священных минут к жалкому мирскому вздору, но ничего не поделаешь, я следую за временем, а время свело воедино и то и другое) в Риме проходили гастроли Томаса Бруи, знаменитого магистра магии. Почти все билеты были раскуплены, мне досталось только плохое место с краю. Бруи выступал под аккомпанемент оглушительной поп-музыки, в мерцании прожекторов. Он потанцевал, распилил ассистентку циркульной пилой, отрубил другой ассистентке голову, третью пронзил четырьмя шпагами. Потом он опять потанцевал, потом вызвал из публики человека, раскованное, уверенное поведение которого сразу выдавало оплачиваемого статиста, и извлек из его нагрудного кармана утку, бюстгальтер (смех в зале) и несколько банкнот. Потом он потанцевал с четвертой ассистенткой, спрятал ее в сундуке, запер сундук, открыл сундук и выпустил оттуда зевающего, одурманенного снотворным тифа. Тиф хотел улизнуть, Бруи схватил его, засунул обратно в сундук, бедное животное шлепнулось внутрь, Бруи закрыл сундук, открыл сундук, и оттуда выбралась ассистентка, принужденно улыбающаяся, но живая и невредимая. Потом он проглотил шпагу, походил на руках и под расшитым звездами шелковым покрывалом превратился в ассистентку; другая ассистентка под тем же покрывалом превратилась в Бруи. Наконец, он вытряхнул из шляпы двух голубей и потрепанного попугая, и на этом все кончилось. Поклонился, послушал аплодисменты, ушел со сцены. Я брел по берегу Тибра, держа руки в карманах, и нервно жевал терпкую сигарету. Подо мною порхали летучие мыши, поблескивала серебристая вода. Так нельзя, это нужно делать как-то по-другому. У него это получалось неправильно и недостойно.