Детство и школа. 1932—1949. Стихи разных лет - Владимир Георгиевич Фалеев

Не знаю уж как, но мне удалось буквально метров в пяти от оконечности мыска, судорожно барахтаясь, выползти на берег (я нашел это место в интернете на фото). Радоваться спасению долго не пришлось. До меня дошло, что я оказался на ДРУГОМ берегу Урала, и как теперь мне добираться домой (моста-то нет!) – неясно. Маленький, дрожащий от страха и холода мальчишка стоял на полоске песка и не знал, что делать дальше.

Вдруг, откуда ни возьмись, показалась шедшая вдоль берега лодка с двумя мужиками. «Дяденьки!» – закричал я – «пожалуйста, перевезите меня на тот берег! Ну, пожалуйста!».

Обросший черным волосом детина, посмотрев на тощего, синего от холода, пацаненка скорее из любопытства, чем из жалости, спросил: «А ты как-то вообще сюда попал, малый?»

Услышав в ответ, что переплыл с того берега, заржал и крикнул: «Ну, если ты такой, что переплыл, плыви сам обратно!». Детина был заметно выпивши. Лодка ушла вниз по течению.

Я остался один. Что делать, я не знал. Подпрыгивая то на одной, то на другой ноге, чтобы согреться, я вдруг вспомнил, что с берега на берег, перевозя людей, ходит баржа с буксиром. И что пристань той переправы находится на другой стороне чуть не утопившего меня залива. О том, что на мне ничего кроме трусов нет, и денег нет тоже, я не думал. Побежал, чтобы заодно и не замерзнуть окончательно, вдоль берега залива. Через полчаса уже прятался в кустах недалеко от причала переправы.

Теперь нужно было ждать, пока достаточно стемнеет, чтобы незаметно проникнуть на баржу. Увидят, ни за что не поверят моему рассказу, выгонят, и что я буду тогда делать? В этот момент я не думал о маме, не думал, что меня уже столько часов нет дома, все мысли были только о том, как пробраться на переправу. На мое счастье стало темнеть. Прошло около часа. Отмахиваясь от комаров и приплясывая от холода и страха, я прислушивался к звукам, доносившимся от недалекого причала.

Когда прогудел отправление буксир, я как можно быстрее и незаметнее кинулся к барже и успел нырнуть в открытую крышку трюмного люка. Забился за толстый шпангоут и затаился. Слава богу, меня не заметили. Обошлось. В трюме плескалась вода, хорошо помню. Но главное – я плыл на свой берег.

Повезло и там. Незаметно юркнув из трюма, я что есть мочи помчался домой. Сильно мама меня не ругала – что-то случилось с животиком брата, и она была занята им. Обошлось парой подзатыльников.

Вот такая случилась история, хотите верьте, хотите нет, но в 10 лет я переплыл Урал. О чем потом не раз не без гордости рассказывал при разных ситуациях.

Через полмесяца дядя с тетей провожали нас в Москву.

Вспоминая сейчас эту далекое время зимы 1942 года в эвакуации, я подумал, что было бы интересно побывать Оренбурге-Чкалове и пройтись по нашей Советской и набережной Урала. Но уже не пытаться его переплывать. А то, что город заметно изменился в лучшую сторону, я убедился и не посещая его, по снимкам в интернете.

Глава пятая. Возвращение в Москву. Военные годы (август 1942 – май 1945)

В годы войны пассажирские поезда ходили не быстро. Путь до Москвы из Чкалова занял больше трех суток. В общем вагоне народ вообще как-то быстро знакомится. А тут у всех одна боль – война. Стараются помогать соседям, особенно у кого дети. А у мамы – годовалый, да я еще. Добрая душа у нас, русских. Всегда была, да и будет, хотя сейчас иногда об этом задумываешься настороженно. Новое время, новые песни…

На вокзале нас встречал папа. Объятия, слезы, поцелуи. Дома ждет бабушка. Держится молодцом, ей еще столько придется с нами заниматься!

Уже по дороге с вокзала стало заметно, как посуровела Москва. Редкие прохожие, одинокие трамваи, заклеенные крест-накрест окна домов и какая-то настороженность вокруг. В далеком тыловом Чкалове этого не чувствовалось.

Интенсивные бомбежки Москвы прекратились еще раньше, и ко времени нашего возвращения только отдельные немецкие самолеты-разведчики рисковали прорываться в московское небо. Но пережитое крепко держало москвичей в напряжении. Военная обстановка сказывалась во многом. Часто отключали электричество, скудные продуктовые пайки отпускали по карточкам, в город привозили с фронтов на излечение много раненых.

В квартире нашей ничего не изменилось. Соседи никуда не уезжали, отношения наши, как и прежде оставались очень дружелюбными. А вот двор изменился. На дрова пошли забор и ворота со стороны переулка, исчезла «сторожка» – она тоже ушла на топливо.

Зато приятели мои все оказались на месте. Генка Лазарев, Зинка из 16 квартиры, Игорь «генерал» (бедняга из-за какой-то болезни носил корсет на шее и всегда ходил с неестественно прямой спиной, отсюда и необидное прозвище). Встретили очень приветливо. Рукопожатия, вопросы: «Ну, как ты?», «Молодец, что вернулся быстро!», «Расскажи, как там?». Сами мои друзья Москву не покидали, потому слушали мои рассказы с интересом. В ответ на мои расспросы они и сообщили мне, что наша 557-ая школа отведена под госпиталь, поэтому наш класс целиком определили в школу (номера ее не помню) на улице Пятницкой. Школа стояла во дворе дома 46, что по четной стороне улицы.

Дни московского лета прошли как-то быстро, незаметно подошел сентябрь.

Конечно, первый раз идем в новую школу вместе с мамой. Но сопровождать меня каждый день ей очень трудно, у нее на руках маленький Павел. Бабушке с ним не справиться, она будет в основном помогать маме по хозяйству и, конечно, основное время посвящать мне. Познакомившись с учительницей, мама оставляет меня в школе и уходит. Отныне мне предстоит посещать свой 4-в самостоятельно. Как и кружки в Доме Пионеров, библиотеку и разные другие места. С друзьями.

Путь от дома до школы на Пятницкой не близок. Надо идти через Полянку по Погорельскому переулку, затем по Ордынке мимо нынешнего посольства Израиля, направо по большому Ордынскому переулку и налево до школы – думаю, километров больше двух будет. Вот где пригодились первые мои опыты пешей ходьбы, что с родителями к дедушке на Серпуховку, что с отцом в баню, или в Чкалове по разным местам города. Но вскоре я придумал, как это расстояние можно немного сократить.

До войны все дворы отгораживались от соседей деревянными заборами. Эта традиция шла еще с тех пор, как Замоскворечье было тихим мещанским и купеческим районом Москвы с одно-двухэтажными домами и тихими зелеными двориками. До войны здесь мало что изменилось.