Детство и школа. 1932—1949. Стихи разных лет - Владимир Георгиевич Фалеев

Сталинский план реконструкции столицы этой части города не успел коснуться.

С началом войны и приходом зимы одними из первых жертв холодов пали заборы. Центральным отоплением в Замоскворечье были оборудованы только немногие многоэтажные дома, да общественные здания, остальные обогревались печами. Во дворах стояли дровяные сараи, запасы в которых периодически пополнялись заботливыми хозяевами. Военная пора сильно осложнила заготовку дров. Все коммунальные службы города много работали на помощь фронту. Транспорта не хватало. Под руку попали заборы и всякие второстепенные постройки из дерева. Их тоже разбирали. Зима была суровой, многих это выручало от холода в жилищах.

С исчезновением заборов дворы стали «проходными». Путь до школы можно было сделать более коротким, двигаясь зигзагами по этим самым проходным дворам. Сначала я немного побаивался местных мальчишек: кто знает, как им понравится, что через их двор шляется какой-то чужак с портфелем. Но обошлось. А время в пути сократилось. К тому же было даже интересно заглядывать в незнакомые дворы и открывать для себя разные интересные здания.

Легче стало, когда в соседнем классе появился новый ученик. Выяснилось, что живет он в домах рабочего кооператива, что на углу 1-го Спасоналивковского и Казанского переулков, совсем рядом со мной. Начали ходить в школу и обратно вместе. Сдружились.

Звали его необычно – Гега. Возможно, армянское или азербайджанское имя. Но это не имело для меня никакого значения.

У нас в семье никогда не было национализма и, не дай бог, антисемитизма. И тогда, маленьким, и потом, взрослым, я всегда придерживался одного правила: национальность не имеет никакого значения! Да, могут быть (и есть!) какие-то особые народные привычки, обычаи, люди исповедуют разные религии, но главное не в этом. Главное – в содержании самой человеческой личности. Какой тот, кого ты встретил на жизненном пути? Жадный или щедрый, злой, завистливый или добрый, открытый?

С годами, накопив жизненного опыта, каждый из нас учится быстрее понимать, с кем тебя свела судьба. По молодости иногда подсказывает интуиция. Иногда ты ошибаешься. Но это потом. А пока, встретившись с незнакомцем, улыбнись и протяни руку. Это позже по его (или ее) реакции и поступкам, будет более или менее ясно, кем оказался твой новый знакомый. Станете ли вы друзьями, приятелями, просто знакомыми, либо разойдетесь, а бывает, и возненавидите друг – друга. Но ни в какой мере на это не должна влиять национальность твоего визави. Это даже не совсем то, что ныне модно называть толерантностью. Это полное отсутствие расизма в мыслях и поступках.

С Гегой мы обменивались книжками, обсуждали прочитанное и уроки. Но главным в нашем знакомстве оказалось то, что мы оба увлеклись прогулками по Москве. Выяснилось это позже, ближе к лету.

А пока в свои права вступала зима. Утром в школу мы стали ходить уже затемно.

Возвращались тоже в сумерках. В домах было темно. Немцы Москву так сильно уже не бомбили, и периодические отключения электричества были связаны не с проблемами светомаскировки, просто экономили. В такие моменты нас выручали коптилки.

Это были нехитрые устройства из небольших консервных баночек. Вместо крышек они накрывались плоскими железными дисками с трубочками, через которые проходил фитилек. В баночку наливали керосин. Огонек горящего фитилька едва освещал комнату в радиусе метра полтора от светильника. Но другого ничего не было, даже спички приходилось расходовать аккуратно.

При коптилке я делал уроки за столом в бабушкиной комнате. Сюда же бабушка приносила мне нехитрую еду. Несмотря на постоянные замечания, за едой я приспосабливался еще и читать. Один из таких случаев запомнился мне надолго!

Устраивался я так. Ставил книгу за коптилкой, поближе, чтобы свет падал на страницу. Чтобы комфорт был полным, перед собой устраивал тарелку. Время было голодное, продукты выдавались по карточкам, сладостей вообще никаких. В тот раз бабушка угощала меня вареной свеклой – вместо сладкого. Читал я роман мало вспоминаемого ныне писателя Виссариона Саянова «Небо и земля». Это была книга о летчиках.

Много позже, уже взрослым, я наткнулся на злую эпиграмму: «Прочел читатель наново большой роман Золя. Потом прочел Саянова – небо и земля!». Но тогда мне было интересно и я, перелистывая страницу за страницей и напрягая зрение от дрожащего огонька коптилки, увлекся. Стояла полная тишина. Бабушка возилась на кухне возле керосинки. Мама дремала возле спящего малыша. Из-за моей спины с картины над дверью, полузакрыв глаза, на огонек смотрел Иисус. Читая и жуя, я незаметно проглотил большую тарелку этой самой свеклы.

Последствия для моего голодного организма были печальными Мне стало очень плохо. Подобно горчице, коей я был в наказание измазан бабушкой в свои 3 года, я и свеклу вареную по этой причине долго-долго не то, чтобы есть, видеть не мог!

К сожалению, чтение за коптилкой сильно ослабило мое и без того неважное, по наследству от мамы, зрение. Вскоре пришлось выписать очки…

Тепло в нашей и соседских комнатах поддерживала печка-голландка. Спасибо мастеру-печнику, выложена она была отлично, нагревалась быстро и хорошо держала тепло. Но все равно дров уходило порядочно. Топки были сделаны с обеих сторон, мы и соседи топили по очереди. И у них, и у нас были свои отделения в общем дровяном сарае во дворе. (Любопытно упомянуть, что ныне снесенный сарай стоял на том самом месте, где сейчас находится здание Министерства юстиции РФ).

До войны во двор нашего дома по заказу привозили заготовки будущих дров – чурбаки метра полтора длиной. Лучшими считались березовые. Они горели жарче, да и сохли быстрее, не то, что осиновые. В годы войны достать дрова стало проблемой. Выручили нас знакомые из соседнего дома. Им как-то удалось раздобыть машину, привезли себе и нам. К этому времени военная обстановка изменилась к лучшему, непосредственная угроза Москве миновала, и отец уже был освобожден от суточного дежурства на комбинате. Своим помощником «по дровам» в этот раз он взял меня.

Сваленные в кучу возле дровяного сарая полутораметровые чурбаки надо было распилить, затем расколоть на поленья и аккуратно сложить. Здесь же у папы хранился нужный инструмент: двуручная пила, колуны, топоры и сколоченная из брусков подставка-ко́злы. Пишу, и боюсь, далеко не все нынешние городские мальчишки знают все мною перечисленное, или чем колун отличается от топора. Время неумолимо… А мне предстояло это освоить, папе одному было не справиться.

Первый чурбан улегся на ко́злы, и папа решив меня подбодрить, устроил небольшой «музыкальный момент». Выгнув пилу дугой, стал водить по ней палочкой, меняя изгиб полотна и извлекая звуки разного тона, чем-то напоминающие гавайскую гитару. Получилось так здорово,