Шрамы как крылья - Эрин Стюарт

Он обводит взглядом зал, и его улыбка на миг меркнет.

– Значит, Пайпер все-таки не пришла? Вы с ней разве не срослись как сиамские близнецы?

– Театр ее больше не интересует.

– Вот облом. Она единственная среди этих примадонн знала мое имя. А большинство из них, наверное, считают, что меня зовут «Больше света!».

Я невольно смеюсь, и Асада это явно воодушевляет.

– А, так ты все-таки умеешь улыбаться! – торжествующе восклицает он. – Ладно, из какого мюзикла строчка: «Ты одет не полностью, если на тебе нет улыбки»?

– «Энни»[8].

Широко улыбаясь, Асад садится в кресло рядом со мной.

– Впечатляет. Среди школьников мое знание бродвейских цитат обычно остается незамеченным – и чаще всего неоцененным. Нам здесь нужно больше таких, как ты.

Я сильнее вжимаюсь в кресло.

– Как я?

Асад продолжает беззаботно болтать, будто не понимая, что я мучительно жду от него объяснений.

– Людей, которые по-настоящему ценят театр.

Осознав, что речь идет не о моей внешности, я расслабляюсь и шучу:

– Ну, иногда надоедает смотреть «Настоящих домохозяек».

Асад улыбается.

– Я рад, что ты пришла, Ава.

Я перевожу взгляд на пустые сидения рядом со мной.

– Кроме тебя это никого не радует. Только ты и Пайпер разговариваете со мной.

– Да у тебя на лбу написано: «Не говорите со мной». Даже в коридоре, рядом с Пайпер, ты всегда смотришь в пол.

Осознав, что и сейчас смотрю на свои туфли, я заставляю себя поднять взгляд на Асада. И вижу в его потрясающих, почти черных глазах свое отражение.

– Ничего подобного.

Он улыбается.

– А помнишь, как я пытался пообщаться в твой первый день в школе?

– Ну да.

– Ты совсем не обращала на меня внимания.

– Я решила, что ты просто вежливый и говоришь с пострадавшей при пожаре новенькой из жалости.

Асад закатывает глаза.

– Именно. Я был вежливый, а ты отшила меня.

Бестолковое любопытство – так я охарактеризовала его поведение. Я чувствую, как внутри меня что-то переворачивается, и понимаю, что с Асадом одним определением, нацарапанным в углу страницы, не обойтись.

– Я это к тому, что, может, тебе стоит время от времени поднимать взгляд от пола, – говорит Асад, – а то подумают, будто ты что-то потеряла.

Я запинаюсь, пытаясь подобрать слова. Не улыбайся Асад так открыто и обезоруживающе, я бы сочла его полным придурком – он говорит, что это я виновата в том, что у меня только один друг во всей школе.

Может, я бы даже обиделась, если б его улыбка не заставила меня почувствовать, что этот болтун вполне может стать моим вторым другом.

Босой долговязый парень в черном выходит на сцену и хлопает в ладоши, призывая будущих актеров и актрис занять свои места. Асад задумчиво опирается подбородком на ладонь, словно вот-вот произнесет монолог, достойный Гамлета.

– Если вы пришли сюда без интереса, а только потому, что школа заставляет вас что-то выбрать, или если вы думаете, что упоминание театрального кружка поможет вам при поступлении в колледж, то вы ошиблись. Здесь нет места самозванцам.

Парень делает паузу, оглядывая толпу, его манеры и внушительный рост эффектно работают на сцене. Судя по ухоженной бородке клинышком и короткому хвостику черных волос, он не раз прочел пособие «Как одеваться подобно режиссеру с Бродвея», а на стене его спальни висит фото Лина-Мануэля Миранды[9], на которого он явно старается походить.

– Во имя бессмертных слов Полония «Будь верен сам себе», выбирайте: вы с нами или нет?

Повисшую тишину нарушает шорох, привлекающий к себе всеобщее внимание: какой-то мальчишка собирает свои вещи и выбегает за дверь, провожаемый каждой парой глаз в этом зале.

– Для тех, кто остался, поясню – мы не похожи на другие кружки. Театр – образ жизни. Театр и есть жизнь. – Он выразительным жестом указывает на девушку в первом ряду: – Ты найдешь себя на этой сцене, и ее огни раскроют тебя, если ты им позволишь.

Зря я это затеяла. Я бы сбежала за тем бедолагой, не будь приклеена к своему месту из страха прервать грандиозный монолог.

– В этом году мы вдохнем жизнь в эту сцену при помощи… – Для пущей драматичности парень умолкает, наслаждаясь всеобщим вниманием.

Все зрители подаются вперед, и я опасаюсь, как бы Асад не выпал из кресла.

– …«Волшебника страны Оз»[10]! – доносится со сцены.

По рядам прокатывается вздох, превратившийся в гул обсуждений.

– Подобно Дороти мы пойдем по дороге, вымощенной желтым кирпичом. Зайдем в темный лес и, преобразившись, с победой завершим наш путь. – Он вновь указывает пальцем на девушку в первом ряду. – Ты готова к путешествию?

Он подает ей руку и буквально выдергивает на сцену. Ряд за рядом все покидают свои места и присоединяются к ним. Встав, Асад поворачивается ко мне.

– Ты идешь?

Я крепче прижимаю к себе сумку.

– Нам что, обязательно туда идти? Мы ведь рабочие сцены. – Я все еще надеюсь, что не так поняла, и будет можно тихо уйти за черные кулисы.

– Это традиция. Идем.

Я качаю головой.

– Я… я, наверное, зря все это…

Глянув на меня, Асад переводит взгляд на сидящих позади учеников, будто впервые заметив, что они шепчутся, наблюдая, выйдет ли девушка со шрамами на сцену.

– «Удача любит храбрых», – пристально глядя на меня, цитирует Асад.

– «Отверженные»? Нет, погоди-ка, это «Аида». Точно, «Аида». Последние строки.

Улыбка Асада становится шире.

– Ты точно наша. Признай, что эти актеры – твой народ. – Он протягивает мне руку ладонью вверх. – Мы пойдем туда вместе.