Хозяин Амура - Дмитрий Хван

Отец успел немного рассказать Ярику об этом человеке, что стал первым из амурцев, принявших сторону Ангарска. Как бы то ни было, гостей он принял с видимой и откровенной радостью. Однако вновь рассматривать мастерские, где с десяток мастеров выделывают кожи или хлев, где отец похлопает очередную буренку по шее и покивает, улыбаясь местным крестьянам: молодцы, мол, а что у вас еще интересного?

Ярик же места себе не находил, желая поскорее попасть в Албазин, где скоро должны были спустить на воду корпуса двух корветов. Ему хотелось увидеть «Забияку» и «Удальца» еще на стапелях. Мирослав Радек, лучший друг Ярика, маялся тем же ожиданием. Конечно, они уже видели спуск на воду пароходов, сборку на них машин и прочее, но тут был уже совсем иной масштаб. Это были не речные корабли, а морские — на них ангарцы смогут выйти из широких берегов рек, ставших теперь для них слишком тесными!

Парни еле дождались утра следующего дня, когда пароход по завершении погрузки угля и дров и едва ли не протокольного прощания даура с великим князем Сибирской Руси отправился, наконец, в Албазин. После того как «Алмаз», небольшой пароход, на котором Соколов путешествовал по восточной части державы, покинул вотчину князя Ивана, по берегам реки потянулись сопки, иногда круто вздымающиеся кверху да осыпающиеся время от времени разнокалиберным каменьем. Выходы известковой породы сменялись гранитными уступами, на которых небольшие кривые деревца цеплялись за жизнь обнажившимися корнями. Редкие поселения встречались на равнинных участках берега, обозначенные для ходящих по Амуру судов простейшими маяками, сложенными из камней с поддерживаемым на верхней площадке огнем. А судовой ход был обозначен плавучими знаками — бакенами.

Частенько «Алмаз» останавливался у поселков, и береговых, и островных. А на одном из островов на борт взяли священника и дьякона с их семьями — жены, детишки — и нескольких крепких монахов с винтовками и револьверами на поясе. Вскоре выяснилось, что оные «монахи» приставлены к священнослужителям албазинским воеводой Федором Сартиновым для их охраны.

Благодаря миссионерской деятельности священнослужителей, присылаемых из Москвы, Новгорода и Пскова через тобольского митрополита Герасима еще по договору с покойным царем Михаилом, слово Христово уверенно утверждалось на Амуре. Дауры, жившие в верхнем течении реки, были крещены почти поголовно. А в каждом селении стояла небольшая, с избу размером, церквушка. Этим дауры вовлекались в культурное пространство укрепляющихся на великой реке пришельцев. Ведь они стали первым и пока единственным сибирским народом, который отвечал многим качествам, необходимым для ангарцев. Они были оседлыми земледельцами и скотоводами, крепки телом и обладали смекалкой, были честны и открыты. С явной легкостью принимая веру пришельцев, они надеялись с ее помощью получить и ту силу, которую они чувствовали в ангарцах. И они видели, что подданные князя Сокола стремятся увлечь в свою веру именно их, дауров. А к остальным амурцам оного рвения не применяют. И если гогулам, нанайцам и нивхам, остававшимся в язычестве, это неудобств не доставляло, то солоны, другое крупное сообщество племен и родов, жившее несколько южнее дауров, замечали некоторое превосходство дауров над ними. Матусевич, насколько мог, пытался нивелировать эти чувства, беря в дружины и отряды самообороны солонских воинов, возвышая солонских князьков. Но все же ставка Ангарска была сделана на дауров.

Солоны, жившие южнее Сунгарийска, частенько бывали замечены в контактах с маньчжурами, и некоторые их племена время от времени уходили еще южнее, в коренную Маньчжурию. В крепости на Сунгари уже знали, что это маньчжуры старались поселить сунгарийских туземцев на своих землях. Северные же солоны постепенно отселялись по негласному приказу Матусевича ближе к Амуру, дабы избежать влияния маньчжурской пропаганды и на них. Ангарцами и маньчжурами, таким образом, начинала создаваться полоса отчуждения — свободная от поселений территория, не контролируемая никем из сторон.

А к ангарцам приходили и северные туземцы. Священник, принятый на борт «Алмаза», поведал, что недавно окрестил несколько семей дючеров, кои пришли жить под властью князя Сокола, бежав с неспокойной Зеи, где пошаливали царские казачки. Собственно, отток дючеров с верховьев Зеи и Буреи начался не вчера, и виной тому стали грабежи и прочие злодеяния гулящих ватажек бородачей. Немало они попускали кровушки местным жителям, чем склоняли их к бегству на Амур, Хумару и Сунгари — подальше от казаков, ближе к князю Соколу, который обид не чинит, а подданных своих защищает. Поначалу казачки пробовали на своих дощаниках следовать за объясаченными прежде туземцами, как было с шамагирскими дючерами с Буреи. Однако уже в первый раз едва они оказались посередь Амура, как перед ними остановился корабль, пускающий черные клубы дыма, а молодой, скалящий зубы парень, приложив ко рту железный раструб, прокричал им, чтобы они немедля гребли прочь, подальше от владений великого князя Сибирской Руси. Вдругорядь ватажка немедля схватилась бы за сабли и мушкеты, но тогда, понимая свое незавидное положение, казаки отступили. А бывало, что некоторые немногочисленные отряды казаков, терпя разного рода лишения, как то: голод, холод, болезни, или имея раненых товарищей на руках, целиком переходили на службу к ангарцам, надеясь на лучшую долю. Для таких служба всегда находилась — что у Петренко на Ангаре, что у Матусевича на Сунгари. А Зейский казачий острожек, так и вовсе тихой сапой стал вотчиной стоявшего прямо напротив него, на другом берегу Зейского городка ангарцев. Острожный голова — присланный из Якутска сотник Мыльников — был на корню куплен еще Бекетовым и потому ни в чем соседям преград не чинил. Бекетов же, будучи албазинским воеводой, склонял сотника и вовсе переходить на службу к князю Соколу. Мыльников слушал, кивал, брал подарки да периодически отпрашивался подумать. Верно, тянул время, подлец, или цену набивал себе. Но как бы то ни было, на Зее властвовали ангарцы. Хотя угольный разрез, где трудились почти четыре сотни пленных китайцев, был на стороне, формально отданной под руку Москвы.

В Албазин прибыли поздно вечером, когда «Алмаз», сбавив ход, шел вперед, освещая путь прожекторами. И пусть капитан отлично знал реку, ожидать все же можно было чего угодно. Поэтому и противоабордажные картечницы были наготове, и матросы смотрели в оба. Ярик внимательно вглядывался в приближающиеся огни причалов. Казавшиеся неуклюжими ангары, освещенные изнутри прожекторами, стояли около воды в доброй сотне метров от места швартовки парохода.

— Пап, я на корветы посмотрю? С Мирчиком! — Ярик умоляюще глядел на отца, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.

— Пойдете, сейчас Федор Андреевич вам провожатого выделит, — кивнул Вячеслав после того, как по-дружески крепко обнялся с Сартиновым. — Но только близко не подходите — люди работают!

— Хорошо, пап! — Соколов-младший с сияющей улыбкой пихнул друга в бок и проследовал по идущей берегом и подсвеченной фонарями дорожке за высоким мужчиной с мичманскими погонами, который сухо велел следовать за ним.

Приблизившись к кораблям, Ярик испытал легкое разочарование — ближе, как он хотел, его не пустили, остановив у низкой ограды. Рядом прохаживались дауры, вооруженные непривычным для коренного ангарца оружием — копьями и луками со стрелами. На площадках наблюдательных башенок, возвышавшихся недалеко от воды, а также у задней стены первого ангара, где стоял «Воевода», прохаживались уже русичи, с винтовками. По-видимому, из переселенцев.