Звезда и старуха - Мишель Ростен

Одетт продолжила игру. Взяла его за руки, закрыла глаза. Он тоже закрыл глаза, доверившись ей. Она выпустила его руки, обняла постановщика за плечи. Он обнял ее. Она вела, он слушался. Одетт открыла глаза, он тоже открыл в тот же миг, хотя не мог ее видеть. Что это? Интуиция, телепатия, гиперчувствительность? Неизвестно, но именно так актеры играют вместе, подчиняясь отнюдь не зрению, не логике, не здравому смыслу.

Постановщик крепче обнял Одетт. И она сжала его в объятиях. Он склонил голову влево, она склонила голову вправо. Они двигались в едином ритме, зеркально отображая движения друг друга, подчиняясь правилам неведомой игры и своему безмолвному соглашению. Он шаркнул правой ногой, она шаркнула левой. Статичный танец. Теперь уже неясно было, кто ведет: он, она – неважно, никто никому не диктует, никто ничего не решает, они едины, это и есть театр – совместное самоценное самоуглубленное действо. Они стали звеньями единой электрической цепи. Можно было бы сказать, что у них возникла общая вибрация, если бы это слово хоть что-нибудь значило. Ничего, черт с ним, пусть будет вибрация, даже энергетическое поле, хотя постановщик терпеть не мог расплывчатых определений.

Таинственная сила наполнила их и не отпускала. В Театре, если на вас снизошло вдохновение, удерживайте его, питайте, словно огонь углем. Таинственная сила наполнила их, и все вокруг тоже ее ощутили. Священный трепет охватил звукорежиссера, осветителей, ассистенток, помрежа, администратора, завсегдатаев Театра, живущих по соседству, которые не пропускали ни одной репетиции.

Конечно, если посмотреть на них объективно, как говорится, «со стороны», смеху не оберешься: на огромной пустынной сцене две крошечные фигурки играли в зеркало. Однако актеры и зрители упрямо внушали себе, что произошло нечто очень важное, необыкновенное. И, как ни странно, самовнушение действовало, иллюзия становилась правдой. Правдой, реальностью, а почему – неведомо.

– Из них песок сыпется, а они туда же, в шарады играть, – проворчал ипохондрик-администратор, но про фляжку с текилой забыл.

Добрый знак.

Даже настройка звука в тот день прошла на удивление весело. Одетт пошутила:

– Ты же знаешь, я псих, у меня слуховые галлюцинации.

– Ну да. То гул-реверберация, то тембр не тот, то комбик глючит, – подхватил звукорежиссер.

– Давай, не лажай, звукооператор! – поддразнила его Одетт.

Тот притворился обиженным – можно себе позволить в приятной дружеской компании. Стал настаивать, что звукорежиссер – это мастер, художник, а оператор – так, технический персонал. Одетт возразила, что в таком случае профсоюз его не поддержит, а элита не примет. Цеховая перепалка вздорной пары развеселила остальных, все набросились на новоявленного звукомастера, он запальчиво огрызался, шутки-колкости посыпались со всех сторон, хохот не смолкал, Одетт заиграла песенку с берегов Марны, гений звука, враг технарей, ловко орудовал за микшерным пультом, и вдруг из-под пальцев звезды полилась настоящая музыка. Не заезженный мотивчик – россыпь драгоценностей, живая радость.

– Жарь, оператор, жги, оператор, громче!

Одетт перебирала пальцами с немыслимой быстротой, музыка била фонтаном во все стороны, затопила весь зал, они едва не захлебнулись, десять тонн децибелов обрушилось на них! Не звезда, а комета неслась в космическом пространстве, сжигая все на своем пути, одолевая пропасти мигом, как минует в полете овраги карета в мультфильме.

Легкая, летучая, огневая музыка.

– Легкая и пустая, – ехидно прошипел администратор.

– Неправда, легкая и живая, – запальчиво возразил постановщик, опьянев от музыки.

– Ты что, забыл, как эта старушенция едва-едва на кнопки жала и все путала?

– Заткнись! Взгляни на Одетт: мчится, будто лучшая скаковая лошадь – глаза косят, пена на губах… Так, Одетт, так, покажи им!

Постановщик не на шутку разгорячился.

Администратор съязвил, что он носится со своей Одетт, как Леон Зитрон[66]со всяким старьем…

– Не нравится Зитрон? Ладно! Тогда ты похож на Мишеля Денизо[67]с его ток-шоу на «Canal+»…

Администратор, не таясь, изрядно отхлебнул текилы и предложил приложиться к фляге и постановщику.

– Неужто не хочешь?

Нет, постановщик и без текилы пьян, звезда вскружила ему голову.

Присмотритесь повнимательнее: скептик-администратор помимо воли тоже пустился в пляс, все его тело закачалось в такт музыке, когда он поплелся к своему любимому заднему ряду с веселящей флягой в руке.

Но веселье Одетт, когда та разойдется, куда заразительнее, уж поверьте!

Казалось, их возвышенное счастье длилось вечно, и все-таки интересно: сколько времени прошло на самом-то деле? На этот вопрос нам поможет ответить почтальон. Пока шла репетиция, несчастный долго топтался у служебного входа, звонил раз десять, но никто не отзывался. Глухо. Одетт сумела зачаровать даже консьержа.

– Во дает старушка, во дает, – бормотал он, застыв перед монитором системы видеонаблюдения.

Одетт умудрилась погрузить его в транс при помощи цифровой аппаратуры. Напрасно бедный почтальон стучал, звонил, размахивал руками за стеклянной дверью – привратник не слышал и не видел ничего, кроме сияющей играющей звезды.

Почтарь понял, что все усилия тщетны, и не позволил вечному искусству нарушить строгий рабочий график. Решил пока что продолжить свой путь, а затем вернуться в Театр с проклятой кучей писем, с мертвым грузом рекламных проспектов и присланных бандеролью пьес, что ежедневно немилосердно оттягивали ему плечо. Сколько же времени ушло у него на все про все? Минут десять, не больше, ну максимум четверть часа.

Как видите, эта вечность была не слишком долгой.

Одетт объявила перерыв, все разбрелись, на мониторе больше не происходило ничего интересного, так что консьерж спустился с небес на землю и сразу открыл вернувшемуся почтальону.

– Вы там уснули, что ли?

Привратник указал на монитор:

– Нет, просто Одетт играла.

– Какая еще Одетт?

Да, с почтальоном сразу все стало ясно: желторотый и внештатный.

Для звезды преклонного возраста десять минут вечности весьма утомительны.

– Ох, не могу больше! Так устала, будто дала три концерта подряд.

Старушка, пошатываясь, проковыляла в гримерную, опираясь на руку волшебницы Даниэль.

– Если постановщик появится, пусть заходит, он мне не помешает.

Одетт поспешно закрыла за собой дверь, налила воды в стакан и положила туда вставную челюсть.