Жиголо - Сергей Валяев

— Ой, — вспомнила. — Пойду пожурчу.

Притягивая взгляды жующей публики вихляющими бедрами, она удалилась. Я задумался: такое впечатление, что продажа духов, белил и розовой пудры для братьев Хубаровых не есть главное дело. Фирма-ширма? А почему бы нет? Наркотики? Продажа оружия? Проституция? Перекачка капитала? Если ошибаюсь, согласен жить святой жизнью в Свято-Сергеевской пустоши и более не грешить с прекрасным, но бесовским отродьем.

Предположим, журналисточка Мариночка Стешко, используя дружеское расположение глуповатенькой Аллочки Николаевны, прознала некую информацию о рынке порока, где в одной из железных палаток трудились радушные чурбанчики из прикаспийской республики. Конечно, обидно и досадно, когда щелкоперы лезут в твой личный бизнес, однако это не повод устраивать столь крепкую резню. Понимаю, схема моя слишком примитивна и не отвечает на ряд вопросов. Например, какую роль во всем этом страшненьком бедламе играет госпожа Пехилова, якобы убывшая под защиту американского правосудия? Подсадной хромающей уточки? Не похоже. Какой смысл заказывать «свидетеля» и, главное, окроплять гранатовой кровушкой подруги свою частную собственность? Необходима дополнительная информация. Где мой славненький и сдобненький на формы информатор? Возвращается той же танцующей вихляющей походкой походкой похоти и любви. Такие женщины мне искренне нравятся: они не скрывают своего естественного животного состояния тела и души. От них исходит особый магнетизм по цвету напоминающий лимонный солнечный диск, погружающийся в теплый мелковатый азовский лиман. И я всегда честен перед той, с кем встречаю подобный магнетический закат, после которого мы вместе совершаем потрясающие полеты в неизведанные звездные миры, где нет ничего, кроме беспредельного чувства счастья.

— Приветик, — садится за столик хмельная прелестница. — Сделать тебе минетик?

Я смеюсь: где, милая, здесь, в «Кабанчике»? Девушка смотрит в меня глубинным взглядом, в нем угадывается бушующая вулканическая лава будущего нашего соития. Мне этот взгляд приятен:

— Ты как факир.

— Ф-ф-факир?

— Факир играет на дудочке, — объясняю, — и змейка под звуки музыки подымается из корзинки.

— А-а-а, — понимает, налегая на столик плодородной грудью, — а мы сейчас проверим… змейку.

— Верочка, мы в общепите, — напоминаю.

— Ого! — не обращает внимания. — У нас там, в корзинке, кажется, удавчик?

Наши террариумные изыскания заканчиваются тем, что натуралисты поспешно покидают заведение общественного питания. Алабамский негр в московской многообещающей ночи провожает нас улыбкой.

— Какой ты чумазенький, — смеется Верочка, пытаясь хлопнуть швейцара по цилиндру. — Почему не умываешь рожицу? — Я оттаскиваю проказницу к автомобильчику, чувствуя под рукой вибрирующий стан, будто внутри его пребывают серебряные колокольчики.

Загружившись в ралли-драндулетик, мчимся по столичным проспектам. Наши лица искажаются от нервного света встречного транспорта, словно мы сидим верхом на болиде и несемся сквозь метеоритный яркие потоки.

Наш полет заканчивается мягким плюхом на незнакомой мне планете. Она тиха, уютна и напоминает малогабаритную квартирку в районе Измайловского парка. Перед посадкой астронавты успевают залететь на базу, где пополняют съестные запасы, включая ликеро-водочные изделия.

— А мне всегда есть хочется, — признается Верочка в универсаме, после любви. И пить тоже.

Этим она мне и нравилась — простодушием: не усложняла отношения и принимала условия вечной игры между мужчиной и женщиной такими, какими они были.

— Эта квартирка бабульки моей, — посчитала нужным объяснить, когда мы толкались в тесной прихожей, заставленной стареньким комодом и трюмо. Подарила на восемнадцатилетние, — и от нетерпения впилась в мои губы. Любишь, хочешь?..

Я не ответил по причине обоюдного сладострастного поцелуя. Впрочем, ответ и не требовался — мужчина обязан действовать как боец во время штыковой атаки: решительно и безоглядно. Я и действовал, воплощая в жизнь тактику и стратегию победы на чужой территории. Смяв поначалу как бы активно сопротивляющегося противника, мой передовой отряд разведчиков принялся дерзко исследовать местность. Она была подвижна, плодородна, холмиста и с глубоководным болотцем, поросшем колющими кустами жасмина. Дальнейшие боевые действия развивались традиционно: мощная фронтальная атака и… полная капитуляция противной стороны.

— О, какое счастье, а я думала, что мужик у нас перевелся, призналась Верочка, плавающая в смятых простынях, как в волнах, и фальшиво напела, наваливаясь грудью на меня: — «Ах, Вера-Верочка, какая девочка! Какая девочка, аж не в терпеж! Пока есть денюжки, хрусты-червончики, бери её и делай что хошь!»

— Намек понял, — сказал я.

…Потом наступило новое утро — измученная бесконечными оргазмами прелестница спала как убитая. На распухших губах блажила счастливая улыбка. Молодая крепкая грудь напоминала шатры летнего шапито. Я прикрыл простыней умаянное красивое тело, облитое сперматозоидной глазурью и ушел. Причин оставаться у меня не было. Я узнал все, что хотел узнать. Узнал в те короткие минуты роздыха, когда мы на кухоньке пополняли свой, скажем так, энергетический боезапас. По словам доверчивой Верочки, её шефиня убыла в город контрастов Нью-Йорк с Эдиком Житковичем. Каким ещё таким Эдиком, насторожился я. Любовником, рассмеялась девушка, и поведала курьезную love story, когда она вечерком, вернувшись по пустяку, услышала, а затем и углядела через замочную скважину свою суровую начальницу в классической позе миссионерки, возлежащей на рабочем столе.

— И на кнопке, — сказал я.

— Что?

— Прости, это я так, — проговорил, вспомнив прекрасное прошлое, когда мой друг был жив, он был боек и весел, мой товарищ, и шутил, помнится, о канцелярской кнопке. Жаль, что теперь не услышу его глуповатых шуточек. — И что, милая, там был Эдик?

И не только был, но и активно функционировал меж лебяжьих ляжек госпожи Пехиловой. Любовники были так увлечены добычей судорожного счастья, что не обращали внимания на окружающий мир и всевидящее око любопытной Верочки.

— А подсматривать нехорошо, — заметил я. — Должно быть, Житкович писаный красавец?

— Куда там? — махнула рукой. — Потертый пиджак. Лысоватенький такой и с брюшком, бр-р-р! — И предложила. — Давай выпьем за нас, Димочка, и забудем их, козлов!..

— За тебя, баловницу, — поднял бокал с шампанским; и, когда выпил, поймал губами кофейный по цвету сосок обнаженной и безупречной груди. — У, сладенький какой!

— Ой!

— Что с тобой?

— Влюблена!

— И покой нам только снится!..

— Ага!

И тем не менее уснула — уснула, когда в окно глянуло сонное и поэтому малопривлекательное лико нового дня. В сером свете этого нового денечка я обнаружил записную книжку любвеобильного секретаря «Russia cosmetic» и одолжил записи на неопределенное время.