Богиня в бегах - Женя Галкина

Она снова перешла на «вы», дружеская атмосфера растаяла, как дым. Ангелине явно хотелось избавиться от Полины с ее расспросами.

А Полина, вдруг связав два еле заметных звена, объединивших двух женщин – Аглаю и Ангелину, все же задала еще один вопрос:

– Как звали этого психотерапевта?

– Карл-как-то-там. Точно не помню. Я к нему не пошла.

– Спасибо, Ангелина, – сказала Полина. – Спасибо и прости меня, пожалуйста.

Выйдя на улицу, Полина нашла в кармане визитку Аглаи и, включив телефон, набрала ее номер.

– Да, дорогая, – тепло отозвалась Аглая.

– Привет, – немного смущенно сказала Полина. – Скажи мне, Аглая, а как звали того психотерапевта, которого рекомендовал Глеб?

– Минутку.

Потекли томительные секунды, и наконец Аглая ответила:

– Карл Валерьянович Шелепа.

– Спасибо.

– Все хорошо?

– Пока да, – честно сказала Полина. – Большое, огромное тебе спасибо!

После отбоя градом посыпались смски от Марго: просто оповещения о пропущенных, какие-то невнятные вскрики – Полине не хотелось этого читать. Она нашла какую-то связь, и чувствовала, что случайность – совсем не случайна. Она собиралась после визита к Ангелине собрать вещи и выехать из отеля, но решила задержаться. Ей нужны были подтверждения. Подтверждения чего именно – она еще не знала, но чувствовала, что ответ ей может дать еще одна женщина: Мальвина или Светлана.

Если кто-то из них обмолвится, что Глеб рекомендовал ей Шелепу, то… То что, Полина? Разве не мог Глеб просто советовать профессионала от всей души, стремясь помочь?

Пожалуй, мог. Один раз, два раза… Но если он рекомендовал Карла Валерьяновича каждой девушке из папки «Семья», значит, он добивался каких-то своих целей.

И разве не странно, что и Аглая, и Ангелина женщины того сорта, что Глеб ненавидит? Эмансипе, как сказали бы в восемнадцатом веке.

Проще всего было бы набрать номер самого Карла Валерьяновича и спросить у него, как часто Глеб подкидывает ему пациенток, но Полину остановила та же осторожность, что заставила ее перестать откровенничать с Марго. Карл Валерьянович тоже был вхож в их дом и тоже казался связанным с Глебом какой-то тайной – как и та, что называла себя Полининой подругой.

Тайна эта раньше казалась Полине обычным делом: обсуждают врач и ее муж ее состояние при закрытых дверях, ну так почему бы и нет? Не все Полине нужно и можно знать, говорил Глеб. Некоторые вещи говорят только родственникам, так принято.

Полина считала, что в этом нет ничего предосудительного, но теперь вдруг возмутилась: как это? Как это – ее состояние не ее дело? Разве так можно?

Шелепе она решила пока не звонить, из отеля не выезжать. Нужно было найти ближайшую из женщин списка и обратиться к ней с простым вопросом: не рекомендовал ли Глеб Захаржевский своего психотерапевта?

Это узнать куда проще, чем то, зачем и почему Глеб примерялся к покупке платьев.

Полина дошла до отеля с гудящей от раздумий головой и только в номере, разбирая сумочку и увидев беленький купальник, вспомнила, что так и не окунулась в бирюзовый бассейн «Дельфина».

– Жаль, – сказала она вслух. – Как жаль.

Она поправила листочки букета. Цветы начали распускаться, доверчиво разворачивая шелковые лепестки. Аромат усилился. Вечерело. За окном нежно и темно синело майское небо.

Полина заколола волосы над ухом и задумчиво присела на подоконник. Сколько вечеров она проводила вот так, одна, глядя в окно!

Сколько раз она видела одни и те же картины: яблони в цвету, яблони в снегу, яблони в перекрестьях голых ветвей, яблони в ароматных желтых плодах!

Яблони-яблони… тихий шелест листвы, умиротворение, покой… Безликий покой одиночества. Что принесла ей жизнь с Глебом?

Только этот покой. Ритуалы, заведенные на года. Полина почувствовала себя часовым механизмом, отбивающим порой нежные трели колокольца. И никем больше…

Она смотрела на город. На разноцветные пятна прохожих, на проносящиеся автомобили, на фонари, сияющие рассыпчатым светом. На первые тени, протянувшиеся по асфальту, на мигающий светофор. У часового механизма ныла, натягиваясь до отказа, какая-то шестеренка, попавшая в тиски. Ее вибрацию Полина ощущала у самого сердца, ее долгую, тоскливую ноту умирания. Так хотелось выбросить эту боль и тоску, так хотелось взять мир руками и раздвинуть его до бескрайнего простора: до сияющей лазури морей, до сахарно-белых горных вершин, до медовых текучих песков пустынь! Как хотелось взяться руками за грудь и растянуть до бескрайних пределов и самое себя: до путешественницы, до авантюристки, до свободы!

Как же тяжело сидеть неподвижной фигурой в рамах окна, как будто она – нарисована кистью художника и помещена на полотно, как в клеть, как в камеру пыток, издевательски украшенную яблоневым цветом.

Что за боль! Откуда она? Что творится с Полиной?

И тут снова раздался стук в дверь.

– Войдите, – сказала Полина. Неужели опять цветы?

Дверь открылась, и в номер зашел смущенно улыбающийся Петр Соболь собственной персоной. На нем был серый строгий костюм, под пиджаком – нежно-розовая рубашка и идеально завязанный галстук темно-бордового цвета.

Петр поправил очки и посмотрел на Полину.

– Здравствуйте, – сказал он.

Потом посмотрел на букет и кивнул ему как старому знакомому.

– Послушайте, – продолжил Петр. – Я приехал к сестре, мы давно не виделись, и я приготовил ей подарок, но она, к сожалению, не может им воспользоваться – у нее какие-то дела с ее парнем и нет времени. А у меня… никого знакомого нет в этом городе, и я подумал, может, нечего пропадать добру зря? И вы пойдете со мной вместо сестры?

– Куда? – изумилась Полина.

– В театр, – ответил Петр. – Вот билеты. Это замечательная труппа, она сейчас гастролирует, и это редкий случай увидеть ее на сцене. Вы любите классику?

Полина сделала неопределенный жест рукой.

– «Ревизор», – заторопился объяснить Петр. – Это еще из школьного… уморительно смешно смотрится и сейчас!

Полина вспомнила историю о прощелыге-обманщике Хлестакове. Она не так давно перечитывала эту пьесу, и воспоминания были совсем свежими.

– Как вам идея? – спросил Петр. – Сеанс через сорок минут. Я даже костюм подобрал под ваше платье! Хотите, возьму розу и сделаю бутоньерку? Мы пройдем по улицам, как аристократы по бульварам Парижа, вы возьмете меня под руку… А в театре в антракте будем пить шампанское и есть бутерброды с икрой. У вас нет шляпки? Вам бы очень пошла шляпка!